– Ну что, добился? – вопрошал его после Генри, наливая коньяк. – Сейчас тебя из НИИ попрут, потом с кафедры. Ты же понимаешь, что исключенного никуда не возьмут и ничего не доверят? У тебя одна дорога – езжай в ЦК ВЛКСМ, подавай прошение о восстановлении в комсомоле. Разберутся, я пока попрошу батю, он спустит вопрос на тормозах. Восстановят, там сразу в партию заявление. И молчи, старик, уже наговорил!

Женька скрипел зубами, но мотал головой.

– Ну и дурак ты! – в сердцах бросил Генри и больше с ним не разговаривал. Рита тоже просила Женю быть благоразумным, шептала ему на ухо «не надо», но ничего не действовало. Спустя пару месяцев, уже в мае, пришел приказ об увольнении Женьки из НИИ. Рита начала собирать вещи, готовясь уехать в Ленинград с ним, но Женька не торопился. Переехав к ней в дом, он как-то раз, глядя ей в глаза, попросил:

– Ритуля, помоги мне. Мне деда вашего юродивого увидеть надо.

– Зачем он тебе?

– Мне на площадку пройти надо, а там охрана. Я сунулся с леса – там топь, болота. Спросил у ваших охотников – они сказали, что не поведут, топко становится, снег тает. Сказали, что только дед все дороги знает. Как его найти?

– Вот неугомонный. Обычно дед сам приходит. Сейчас у мамы спрошу.

Мать Риты покачала головой:

– В тайге где-то живет, то ли на Ларевке, то ли в верхах Березовки. Попробуй на север, на Ларевку выйти, там деревня была, щас уж никто не живет. Можа, там?

Женька кивнул, взял лыжи и пошел на север.

Дед возник неожиданно и ниоткуда. Женька просто отмахивал по крепкому сероватому насту, который в некоторых местах просел до земли, стараясь не упасть на скользких горках, и тут под елкой шевельнулось что-то. Женька от неожиданности неловко двинул лыжами, запутался и упал. Когда оттер глаза от твердого майского снега, увидел перед собой желтоватые клыки. Над клыками виднелись серые холодные глаза. Хозяин всего этого добра, а по мнению Женьки, – зла, стоял над ним, расставив мощные лапы, мерцая на солнце черно-седой шерстью. Пахло зверем. Женька зажмурился, нащупывая последнюю надежду – лыжную палку, которая была призрачной защитой от волка таких размеров. Но послышался скрип снега, голос:

– Опять балуешь. Отстань, прошу тебя.

Зверь, рыкнув и обдав Женьку зловонным дыханием, отошел в сторону. Дед подал суковатую палку:

– Поднимайся, сынок. Испугался? Я сам его боюсь иногда.

Женька поднялся, отряхнулся, с осторожностью посмотрел на волка.

– Он у вас дрессированный?

– Да откуда. Дикий.

– А как же вы ему команды подаете?

– Я не подаю. Он делает что пожелает.

– Как он тогда нас… вас… меня не сожрал еще?

– Он странный. Я вообще не уверен, что это один и тот же волк. Тебя он выбрал, как и меня когда-то. Почему – не могу знать. Где живет – не знаю. Чем питается – тоже не знаю. Я в лесу – он рядом. Я на заимке – его нет. Всегда он есть, когда я к сосне той прихожу.

Дед задумался. Волк лежал поодаль, на проталине.

– А ты не меня ищешь? Зверь тебя иначе бы так просто не остановил, и я бы у тебя на пути не оказался.

– Вас.

– А к чему?

– Помогите. Мне надо на площадку проникнуть, ну, там, где взрыв был пару месяцев назад, где деревья вырубили, понимаете?

– Это где твои други нашумели здорово?

– Да. Нет, они мне не друзья, я просто там работал, вы, наверное, лесник и не любите, когда природу тревожат…

– Я не лесник. Я тут живу. Скоро помирать, видно, раз зверь тебя ищет.

– Мне надо туда. На площадку. Проведете? Там болота, солдаты. А мне надо, понимаете, там зло, там страшное, если рванет – всё. Бомба.

– Бомба, говоришь? Ну, пошли пока ко мне на заимку, завтра попробуем туда пройти, если болотина не растаяла.