Цукана переводят в общую камеру. Камера небольшая – четыре шконки. Цукан бросает матрас на свободную – верхнюю. Оглядывает подследственных. Знакомится неторопливо с татарином Айдаром, недомерком лет сорока. Сергей молодой, разбитной парень, предлагает белый хлеб, сало.

– Спасибо. Изжога замучила. Пока потерплю…

– А по какой статье чалишься, брат?

– Я тут случайный пассажир. Обвинения нет. Мутят следаки что-то. Вешают на меня драгметаллы…

– Может помочь чем-то?

Цукан отнекивается, запрыгивает на шконку, всем видом показывая, что не до разговоров. Лежит, смотрит в потолок. Тычок в бок.

– Слышь, мужик! Тема одна есть. Можно водяры через надзирателя купить.

– Парнишка, схлынь. Я зону топтал, когда ты под стол ходил. Не суетись, отдыхай…

Шепчет давнюю присказку: «Жить стало веселей, шея стала тоньше, но зато длинней». Снова перед ним лицо сына, сведенные к переносице брови. «Я, Ванюшка, не по своей воле срок отбывал. Да и потом всякое было. Ты вспомни, как мы на Колыме жили………………………………….».

Колыма, рудник Колово.

Большой северный барак, с высокой засыпной завалинкой, построенный в начале пятидесятых добротно и основательно, разделен перегородками на шестнадцать комнат. Договорников в бараке три человека – Анна, «Малявка» за малый рост, сварщик Зюзя – Игорь Зузяев, послевоенный недокормыш с куском булки в кармане. Учительница начальных классов Альбина, приехавшая на поиски мужа. Остальные спецпереселенцы, либо лагерники, вышедшие на свободу в пятидесятых. «Каждой твари по паре», все мечтают поднакопить денег и расстаться с « чудной планетой».

– Отец, расскажи, как ты плавал на судне?

– Плавает говно… А я ходил на торговых судах. Чуть старше тебя был, когда меня морячки подобрали во Владивостоке. Подкормили на «Либерти», а потом капитан приказал отвести в школу юнг. Во-о такой мужик был! – Вскидывает вверх большой палец. – В сорок пятом на судно «Двина» взял палубным. Мы на Аляске грузы забирали, в Америке. В сорок восьмом кто-то телегу накатал, меня в Находке в порту повязали. Капитан ходатайство написал. Заступался…

Стук в дверь.

– Открыто.

На пороге замер Асхаб – звероватый крепыш с густой черной бородой.

– Алкаша, дай три рубль до получка.

Анна Малявина берет с этажерки кошелек, вытаскивает деньги, подает.

Асхаб с презрительной миной на лице, не глядя ей в глаза, выхватывает трешницу, молча выходит.

– Странный Ингуш. Говорят, он сидел за бандитизм…

– Сидел. Как многие из нас… За брата убитого отомстил, когда они жили в Казахстане на поселении. А уж Райка-то к нему сюда на Золотую Теньку приехала добровольно. Он бы давно уехал с Колымы, но на нем кровь.

Ваня дружит с сыном Асхаба Кахиром. Ингуши живут в дальней угловой комнате. На полу у них войлочная кошма, цветные половички и накидки на самодельных табуретках.

– Да ты не бойся, – говорит Кахир. – Он не дерется. Но Ваня, увидев Асхаба, торопливо выскакивает из комнаты. Ему помнится отцово – «на нем кровь».

Забежал за приятелем. Мать Кахира плачет, уронив лицо в ладони. Тут же утерлась, говорит с виноватой улыбкой:

– Кахирчика нет, отправила в магазин. Возьми вот, еще теплая, – сует в руки кусок лепешки.

Кахир стоит в очереди за хлебом. Пожилая женщина в душегрейке и клетчатом платке говорит:

– Чернушки мы наелись. Ты нам, Томка больше пшеничного заказывай.

– Да кажный раз заказываю. Не везут черти полосатые, – отбивается, как может продавщица. – Икорки возьмите, бабы. Выручайте.

В одном углу стоит бочка с тихоокеанской селедкой – ее берут охотно. В другом углу фанерная бочка с красной икрой, ее накладывают деревянной лопаточкой в банки.