– Не отмываются. Графитовая смазка.

Убирает со стола руки.

– Я деньги вон положил… Ванька, говорит, телевизор нужно купить.

– Хорошо бы. Люблю смотреть фигурное катание. – На ее лице впервые обозначается улыбка. – Плечо, рука болит – сил никаких нет. Пропарить бы…

– Ну и сделаем баню. Я прямо завтра начну.

– Да кто же зимой?

– Какая это зима! Вот в Якутии как жахнет под пятьдесят!.. Ты ведь знаешь по северам.

– Ох, лучше б не поминал! Если ты, еще хоть раз!..

– Аннушка, милая, ты что? Я ведь понимаю, как вам тут без меня. Бурханов председатель наш говорит: положи, Аркаша, деньги на аккредитив, целее будут. Но надо в другой конец поселка топать. Заторопился, машина попутная подвернулась на Тынду. Уехал чин чинарем, семь тысяч при мне было.

– Семь тысяч рублей? – перебил, не удержался Ваня.

– Так не копеек же. За полный сезон выдали! Из Якутска улетел я удачно на Красноярск, а дальше стопор. Нелетная погода, туман. Меня зудит, терпения нет. Решил ехать поездом… Подхожу на вокзале к кассе, а там этакая фифа сидит, губки крашены скривила:

– Только эсве, в спальном вагоне.

И форточку свою закрыла, морда моя небритая не понравилась. Стучу снова в окошко.

– Мне целиком купе, – говорю ей.

А она: что, мол, за глупые шутки? Тут меня бес под ребро и толкнул. Достал я из потайного кармана пачку четвертаков и говорю ей этак небрежно:

Я не только купе, весь вагон могу закупить.

Сунул билет в карман, решил малость расслабиться. Купил в буфете коньяк, курицу, за столик пристроился. Бутылку допить не успел, подходят двое в милицейской форме с оловянными глазами. Распитие в общественном месте! Пройдемте. Я деньги сую. А они свое: нет, пройдемте! А глазенки у одного, вижу, кошачьим хвостом прыгают.

– Удостоверение ваше позвольте взглянуть? – прошу деликатно и вежливо.

А он меня коленом в пах. Круги перед глазами, дыхание перехватило.

– Хочешь пятнадцать суток схлопотать!

На улице темнота, а эти двое толкают, ведут непонятно куда. Вдруг машина высветила обыкновенного ухаря, который машет рукой – сюда, мол, сюда. Одного я оттолкнул, другого с ног сбил, побежал.

– Ты же отец такой здоровый?

– Против лому нет приему. Железякой сзади по голове достали. Всего выпотрошили. Даже унты сняли. Только чемодан мой обтрепанный с инструментом остался.

– Снова поедешь в артель?

– Нет. Теперь аллес капут. Новая жизнь… Почем нынче доска, Аня, ты не знаешь? Сделаю баньку, а там и пристройку к дому.

Аркадию не спится, он лежит на поскрипывающей раскладушке, выходит на кухню, отодвигает печную заслонку, курит. Подсаживается на кровать, отгороженную гардиной, получает тычёк в бок.

– Ишь выискался… Ложись, где постелено.

Бурчит в ответ обиженно: «Тоже мне принцесса».

Нижегородка. Цукан в охотку делает работу по дому подбить-поправить крыльцо, доску заменить. Обкапывает столбик у ворот, вгоняет туда кусок рельса, берет на проволочную скрутку. Мужики-железнодорожники подвезли красного кирпича. Цукан отдает им деньги и бутылку водки. Подзывает Ваню.

– Вот тебе три рубля. Хошь сам, хошь с приятелем, но чтоб кирпич сложил в штабель.

Зашла соседка. Знакомится. Внимательно смотрит и тут же, усмешки своей не скрывая:

– Из иностранцев, что ль?

Анна, слегка смутившись, укоряет:

– Что ты выдумываешь, Нина?

– Так ведь чудно. Ар-кадей и ко всему еще Цукан. Фамилия вроде немецкой, а сам на араба похож.

Соседка смеется и в смехе ее проглядывает что-то призывное, как у молодой кобылицы и одновременно бабское завистливое, что вот ведь сама замухрышка, а такого ладного мужика отхватила. Анна это улавливает и с несвойственной для нее грубоватостью выпроваживает соседку подобру-поздорову, укоряет едва слышно: «Приперлась. Шалава нижегородская…»