Харбин, осень 1937.

Алонин осенью вернулся в Харбин будто на пепелище. Знакомых почти не осталось. Многие паковали чемоданы. Служащий из управления КВЖД Столярский, прямо на улице стал рассказывать о безоблачном будущем, что ему пообещали должность на Забайкальской железной дороге, если он переедет в Россию. После унижений от Маньчжоу-Го, а в последние годы от японцев, в такое хотелось верить.

В кафе за соседним столиком бывший служащий банка Дальневосточный делился воспоминания о былой безмятежной жизни до революции. Глаза блестели от слез. Ему поддакивали. Он откровенно предавался мечтаниям, что сможет уехать и начать всё сначала в Советской России. Алонин не удержался, сказал, что он глупый фантазер и зря баламутит народ. Но банковского служащего поддержали другие:

– Пусть там коммунисты, но они русские люди, авось хуже, чем при японцах не будет.

– Конечно же, нужно ехать. В газетах пишут…

– Дешевка…

Вспыхнула ссора, Алонину пришлось уйти из кафе.

Сходил на кладбище. Положил цветы к могиле Гунь Чой. На месте захоронения тестя – глубокая яма, присыпанная снегом. Жена Наталья гроб с останками мужа перевезла в Шанхай, построила склеп при христианской миссии, чтобы всерьез и надолго. А сама вместе с семейством уехала в Гонконг.

Позвонил кузену Михаилу, спросил о делах, получил трафаретное, всё нормально. «Мама уехала в гости, будет позже…» На вопрос, почему выбрали Гонконг, – ответить толково не смог. Или не захотел.

– Поживем. Там видно будет. Я хотел в Америку, а мама отказывается. Морская болезнь…

И даже не спросил из уважения, как там племянник Петр? Поэтому разговор быстро потух, оставляя во рту вкус квашеных помидор. И неожиданно он подумал, что Дороти тут ни при чем, словно оправдываясь перед кем-то. Что да, она из этой семьи, но другая, другая совсем…

Российско-китайская граница 1937.

Станция Манчжурия, мост через Аргунь, станция Отпор… Харбинцы в вагоне прилипли к окнам – «Россия!» На станции поезд загнали в тупик. Тут же вдоль поезда выстроилась цепочка вооруженных солдат. В вагон поднялись командиры. Объявили, что нужно в первую очередь выложить все книги, журналы к досмотру. Досмотр оказался предельно простым, солдаты складывали печатную продукцию в вещевые мешки и таскали на щебневую площадку. Получилась горка из книг. Ее тут же облили бензином и подожгли. Изумленные переселенцы подняли крик:

– Это произвол! Мы будем жаловаться…

Пожилой мужчина кинулся к офицеру: «Что вы творите!?» Не добежал. Солдаты скрутили за спину руки, повели куда-то вдоль вагонов.

Последовала команда: всем выйти без вещей для досмотра. Построили в две шеренги, подвели к составу с теплушками. Разбили на партии и стали загонять в товарные вагоны.

– А наши вещи?

– Вещи вам привезут… – Офицер смеется. Командует: – Живее, живее по вагонам! Возвращенцы хреновы.

И покатилось от вагона к вагону солдатское словцо «возвращенцы», похожее на ругательство. Алонин особых иллюзий не строил, последний раз был в Нерчинске в 1928 году. Но все же слегка растерялся от произвола встречающих. Он поспешно рассовал по карманам фотографии, документы, разную мелочевку, вещевой мешок с бельишком и едой утаил под длиннополым пальто.

Поезд медленно катил на восток. В вагоне нудили и ссорились.

«Нужно уходить в побег немедленно, пока нет настоящей охраны с собаками», – это возникло на подсознательном уровне. На маленькой станции начали выпускать партиями мужчин и женщин, чтобы тут же у полотна справить нужду. Алонин присел в кустиках с самого края цепочки, осмотрелся. Ближний солдат из оцепления, попросил прикурить у соседа папиросу. Огонек осветил молодое безусое лицо… Алонин сноровисто откатился в ложбинку. Притаился. Прополз на коленях метров двадцать, снова прижался к земле. Быстрым скоком помчался от станции в низину к деревцам, ожидая окрика, выстрелов…