По иронии, последней каплей, перевесившей чашу весов в пользу добродетели, оказалась сопля Никодима Емельяновича. Она выскочила на волю из правой ноздри его вечно мокрого носа. Проворно юркнула вниз по лысой губе и на мгновение замерла перед смертельным прыжком в бездну истории. Её остановкой хотел, воспользоваться господин следователь. В надежде вернуть беглянку в родные пенаты, он решительно и громко хлюпнул носом. Нахальная сопля, не сказав последнего «Прощай!», ухнулась с верхней губы Никодима Емельяновича прямо на белоснежную плоть груди бабёнки.

Вожделение от ужасной мизансцены, сразу съёжилось, сморщилось и провалилось в тартарары.

Бабёнка от полицейского хамства и невоздержанности, хотела уже заблажить во всё горло, но вовремя вспомнила о спрятанном в голбце Иване. Филера его искали почитай три года. Пришлось ей ойкнуть и быстро вернуть осопливленную грудь внутрь платья.

Никодим Емельянович замер каменным истуканом с протянутой к бабёнке рукой и раскрытой ладошкой, из которой исчезла красивая, упругая женская грудь.

– Простите…. Проклятый насморк! – промямлил Строков. – В Париже пытался лечить, но тамошние эскулапы не помогли…. Вот и маюсь…

– Со всяким бывает…. Вы зачем-то пришли? Надеюсь, полиция зря соплями не разбрасывается?

Шутка бабёнки вышла неуклюжей. Строков покраснел и, стараясь скрыть смущение, смачно высморкался.

– Я, собственно…, – начал он, – по частному делу.

– Это, как? – Насторожилась бабёнка.

– Видите ли, по долгу службы я знаю, что вы скупаете кое-какие камни у людей, попавших в бедственное положение.

– Ой, ой…, ой! Какая сплетня! И вы поверили?

– Конечно, поверил. А в то, что вы полюбовница Ивана Крюка не поверил. У него в Москве подружка из дворянок имеется. Красоты, говорят, писанной…

Сердце бабёнки заметалось в груди, как испуганный кошкой мышонок.

– Брешут, поди…. – Выдавила она из себя.

– Пошто сразу «брешут». Мне по службе положено знать тайные страсти лихих людишек, чтобы сподручнее было арестовывать их, так сказать, на пике наслаждения. Он, понимаешь ли, взлетел на вершину сладострастия, а я тут, как тут…. Жду, значит, с филерами и кандалами, конца спектакля. Полный аншлаг-с!

– Понятно…. Дело-то ваше в чём?

– Да пустяк для вас. Хочу маменьке в день ангела сделать сюрприз.

– Так делайте. Я, причём к вашим желаниям?

– Без вас сюрприз не состоится.

С этими словами Никодим Емельянович вынул из недр своего сюртука сафьяновую коробочку малинового цвета. Открыл её и протянул бабёнке.

– Видишь жёлтый бриллиант?

– Вижу. Дальше-то, что?

– Задумал я сделать для маменьки ансамбль из жёлтых бриллиантов.

– Ожерелье, что ли?

– Не совсем. Этот бриллиант для кольца, а два бриллианта поменьше, что у вас, для серёжек.

– Они цветом темнее, – брякнула, не подумав, бабёнка и захлопнула рукой рот, но было поздно. Сказанного не вернёшь.

Никодим Емельянович своим придурковатым видом подкузьмил бдительность бабёнки – в миру, скупщицы краденного, Лизаветы Петровны Лапиной. Ляпнула она сдуру про камушки-то!

– Вот и я говорю, давайте, сравним их по цвету. Ежели они разные, так и разговору нет. Сразу же откланяюсь…

Скрепя сердцем, пришлось Лизавете Петровне доставать из захоронки драгоценные камушки на свет белый. Положили их рядком на белый холщовый рушник и дружно ахнули. Бриллиантики-то оказались один к одному: и цветом, и формой, и огранкой. Было яснее ясного, что камушки, дело рук одного мастера.

Лизавета Петровна зачарованно смотрела на игру солнечного света в причудливых гранях бриллиантов…

…Женщина существо наукой малоизученное, а русская женщина, изучению – малодоступное. Попытайтесь сами обнаружить в природе способ открытия действия тайных пружин в поведении той, которая, в состоянии хронической беременности, бросается в горящую избу, и, обгоревшая, но гордая, на всём скаку, останавливает племенного жеребца. Получается эдакое экзотическое ассорти из американского ковбоя, английского пожарного и многодетной матери из табора. При этом она, подобно иноземным особям её породы, как кролик перед удавом, замирает при одном только виде бриллиантового блеска.