Барашки забавно отмахивались задними ногами от комаров, тучей висящих над ними. В конце концов, не выдержав атак кровососов, животные засеменили на продуваемые гребни.

Лосев, наконец, вспомнил о цели своего прихода. Меткий выстрел свалил молодого барана.

Вернувшись в лагерь и разделав с Дубовым тушу, охотник вынул из-за пазухи обтянутую кожей баклагу со спиртом. Встряхнул – много ли? – и, отлив в кружку, развел водой. Поднеся ко рту, запрокинул голову и вылил содержимое прямо в глотку. При этом кадык ни разу не шелохнулся, лишь расправилась кожа на шее.

– Ишь, ты! – воскликнул восхищенный Иван, обножив крепкие зубы. – Откель такая сноровка у вашбродь? Пьете, не глотая!

– Я ж, Ваня, с 1904 года, с Японской, по фронтам. Там всему научишься. Мой денщик говаривал: «Спирт простор любит. Он не то что глотку, даже горы точит, а глотка что – она ж не каменная». Жаль, погиб нелепо… самурай сонному горло перерезал.

– Да уж! Не приведи Господь таку смертушку принять, ажно мороз по коже, – перекрестился казак.

– Как же ты столько лет воевал, коли смерти так боишься?!

– Кто ж ее не боится? – рассудительно отозвался Дубов. – Чать, все боятся, а я и не жил ведь ишо.

– Верно говоришь: смерти только дурак не боится. Если честно, Ваня, и я боюсь. Но есть такие понятия, как долг, присяга —нарушить их не могу. С кадетов приучен. Обязанность у нас такая – стоять за Отечество верой и правдой. Звания «офицер русской армии» с меня никто не снимал. И мы, Ваня, даст Бог, постоим еще за матушку Россию.

– Кто ж против, вашбродь. Мне, к примеру, теперича и податься некуда – дом родительский голытьба в отместку сожгла… Да чем токо воевать, огнеприпасов-то совсем чуток… Вашбродь, а правду говорят, будто вы с генералом Пепеляевым дружили?

– Да нет. Хоть и вместе служили, стать друзьями не случилось. Тем не менее, знаю его довольно хорошо. А что это тебя вдруг заинтересовало?

– Сказывали казаки, будто стоящий командир был. Правда, али так болтают?

– Верно Ваня. Верно говорят. Честь офицера для него было главным в жизни. Солдат уважал и берёг. Строгий, но справедливый был. Солоно порой от него приходилось. Сам знаешь, в армии, особенно на войне, без дисциплины никак… Командуй он Восточным фронтом – может, и не случилось бы такого сокрушительного разгрома. И как человек он глубокий. Особенно запомнилось одно его выступление. Я его даже в свой дневник записал. Погоди, сейчас найду… Ага, вот, послушай:

«В своих поступках и решениях я исхожу из того, что мы – люди присяги, и если мы изменим ей, будет страшный хаос и кровь. А так хочется поменьше крови!12 Я взялся за оружие потому, как убежден, что при большевиках народу погибнет больше, чем в организованной борьбе. Моя мечта – создать народно-революционную армию, освободить Сибирь, собрать Всесибирское народное собрание и передать всю власть представителям народа, а дальше – как они сами порешат. Я ненавижу месть, кровь, стремление к возврату старого режима. Мой идеал – возрождение старорусских вечевых начал, православия, национального достоинства».

– Да, по-всему, человек с толком, однакось и он красных не одолел, что-то видать не срослось… Жаль…

– Всему свое время… Война – это тоже работа, а работа любит терпеливых… Вань, я что-то притомился… Пожалуй прилягу. Как караван подойдёт, буди… Так говоришь, страшно умирать? А может, зря мы смерти страшимся? Ведь вся наша жизнь – это дорога к ней. Тело-то оно что – оболочка. Главное – душа. А она бессмертна… Однако так хочется и в теле подольше ее удержать, да как? Вот вопрос! – задумчиво произнёс Лосев.