Универмаг открыт, набит покупательницами.

Сандра вдруг берёт английскую сорочку для папы… И это не всё.

Фирменных джинсов у неё три пары, двое – техасских, привезённых из Америки маминым братом дядей Петей, Петром Ивановичем Бурцевым. Бабушка гордится сыном. «У тебя парень фарцовщик?» – Настя легко роняет такие слова («пересылка», «проститутка»…)

Для работы на рыбе куплен японский ширпотреб, зато цвет – морской волны. В тему.

Глядит в море, которое отличается от неба волнами, блестящими и живыми. Ну, и бухта! Никакого залива. И красоты нет. Видимо, и для неё Крабозаводск (как для Насти) – дом: он ей нравится. Выход в океан определённо приятный. Тех, кто у моря, выход в океан волнует; какой он: лёгкий или трудный, красивый или нет? «Тут лёгкий выход в море», – говорит дедушка Джек, Евгений Георгиевич Семибратов.

На обратном пути они впереди других. Настя, плача, говорит об Одессе. «Халупа» недалеко от порта, «хорошенькая блондинка», её мать. Правдиво или нет? Но, вроде, правда. «Я толстая, а она, как манекенщица». Халупа – деревянный домик (две комнаты), туалет во дворе. В одной они, дети, их трое, в другой мать работает. Вроде, мать у неё проститутка? Но, оказывается, нет, она работала на дому…

– …шьёт? – у них в доме на Долгоруковской портниха…

– Шьёт и порет. Нас с милицией выселили.

– У неё не было разрешения на работу?

– Ну, да…

Скитания бедных с двумя малыми детьми. Какими нелепыми бывают люди! Нет, чтоб выхлопотать разрешение, как у соседки с первого этажа Веты Штельманис. Одна комната в её квартире – ателье. Дорого берёт. Но дамы на автомобилях заказывают у Веты целый гардероб… Какой-то её «комплект» выбился в «прет-апорте». Эта глупая информация от мамы.

Рита приобрела шторы для будущей избы, на которую тоже заработает. А Валя – два кольца. У Гали нет покупок, и этим она довольна больше тех, кто что-то купил.

Настя вернулась без денег. У неё готовая посылка. «Матери» – кофту из какой-то японской мишуры. А «детям» – каждому комплект: кеды, куртка, джинсы, свитер. Себе – только тёплые носки, чтобы работать в резиновых сапогах на рыбе.

– Всё до копейки? – с укором глядит Валя.

– Мы, когда из Одессы уматывали, шмотки (у матери было полно), спустили за копейки. Норку даже… – Настя пихает в чемодан добро.

Об их побеге из одного города в другой она рассказывает равнодушно. А вот о великолепном болгарском моряке – с горечью.

Не договаривает подруга.

Маме трудно с папой, и он не договаривает, будто мама ему не ровня, будто она маленькая и глупая. Он говорит, что мама не понимает его (ну, а с тёщей, тем более, говорить не о чём): «Тебе не понять, Инга».

Тайна отдаляет. И Сандра одна на этом Шикотане.

«Отдых» кончился (глупая прогулка), а утром опять: сапоги, фартук, колпак, ледяная вода…

Скорей бы конец путины, уехать с этого острова и не думать о нём никогда.

…– Глухота, – разводит он руками.

– …Ты не понимаешь папу, – у неё в дебатах с мамой и бабушкой аргументы Георгия Евгеньевича.

– Чего-чего? – взглядывает мама так, будто шкаф заговорил.

– Настроил! Ребёнка! Против матери! – выкрикивает бабушка.

– Бабушка, а с тобой и вообще не о чём говорить! – дерзит «ребёнок».

Они скандалят. Орут друг на друга. Потом ревут, но только Сандра и бабушка. Мама никогда.

– Тебе многое непонятно. – Любимая фраза мамы.

– Маме бы помогала, чем такое устраивать, – укоряет бабушка.

– Кто, кто устраивает? – Эти люди, явно глупые, явно виноватые, перекладывают с больной головы на здоровую!

Если б Ингу Ивановну хоть раз выселили, как Настину мать… Инга Ивановна – кадр! Гипнотизёр. Но её дочь не поддаётся внушению!