– Албанер! Сейчас вожак тамбуканов увидит, что несколько сородичей из его стада погибли, и растопчет всех нас троих. Я боюсь.

Албанер, сохраняя полное спокойствие, сказал:

– Не бойся, Харун. Теперь самое главное, чтобы от жажды не умерли мы. Пока мы живы, вожак тамбуканов не умрет. Если бы он не полагался на нас, он не согласился бы идти с нами. Мы его последняя надежда. А надежда умирает последней…

Как Харун не был обеспокоен, ему пришлось замолчать. Сколько уже дней не подававший голоса Огуз еле слышным голосом сказал:

– Албанер, я не могу больше терпеть. Я хочу вынуть из моего мешка флягу с водой и отпить из него.

Албанер рассердился и закричал на Огуза:

– Этим ты погубишь и себя и нас. Вода из него только на время утолит твою жажду. Но если они увидят ее, то сначала растопчут тебя, а потом и нас. Надо терпеть, Огуз!

Огуз, уже неспособный говорить, ничего не ответив, застонал…

                  ***

По мере того, как, сверкали рассветные лучи утра, отражаясь от каждой песчинки пустыни, все вокруг заливалось светом и объявляло о приходе утра

Внезапно Харун показал рукой вперед и сказал:

– Вон тот самый оазис.

Харун был исконним жителем этих мест, и зной пустыни не так уж на него действовал. Поэтому первым увидел это место именно он. Албанер, измученный нестерпимой жарой, жаждой и долгой дорогой, с трудом поднял голову. увидев виднеющиеся вдали сияющую зелень деревьев, он облегченно вздохнул. А тамбуканы, все еще не понимая, зачем их ведут к роднику, который был наглухо закрыт обломками рухнувшей скалы, словно на что-то надеясь, упрямо двигались вперед.

Когда они приближались к оазису, от всего стада в живых оставалось всего три тумбакана. Чем ближе они подходили, казалось, к навсегда умолкнувшемк источнику, чувствовалось, что их вожак совершенно обессилел.. Теперь он шагал гораздо медленней и, скорей всего, не шел, а буквально полз.

Наконец, путники дошли до родника и остановились. Тамбукан, который вез Огуза, сел на землю и начал тяжело дышать. Хотя вожак и оставшиеся в живых другие тамбуканы еще держались на ногах, было видно, что через некоторое время на землю рухнут и они. Огуз, увидев, что зверь, на котором он сидел, совершенно обессилел, спустился по его броне вниз и, шатаясь от слабости, направился к скалам. Забравшись на одну из них, он вынул из-за пазухи большую флягу. Сняв крышку, он с жадностью прильнул ртом к ее горлышку. Сделав несколько больших глотков, он вдруг вспомнил о о своем хозяине.. Поэтому он обернулся в сторону каравана и крикнул:

– Господин, скорей сюда!

С тех пор, как Албанер на глазах Огуза с легкостью подчинил себе тамбуканов, потрясенный оруженосец не всегда решался обращаться к нему по имени.

Албанер с трудом поднял голову и обернулся в сторону, откуда неожиданно послышался его голос. Когда он увидел, что Огуз держит в руке открытую флягу, его глаза полезли на лоб:

– Огуз, что это ты собираешься делать? – крикнул он.

Вскочив на ноги, он из последних сил побежал к своему оруженосцу. Харун, не раздумывая, побежал за ним.

Огуз протянул Албанеру полупустую флягу и сказал:

– Выпейте, господин. Это ваша доля.

Албанер, взяв флягу из рук Огуза, рассерженно посмотрел на него и передал ее мальчику:

– Бери, Харун, это твоя доля, пей досыта.

Изможденный Харун еле слышным голосом сказал:

– А ты? Почему ты не пьешь?

Как для его племени, так и для самого Харуна, родившегося в жаркой пустыне, не было ничего ценнее, чем вода. В этих безводных местах она всегда была на вес золота. Теперь, когда Албанер, сам не испив этого бесценного дара природы, протянул его Харуну, тот с изумлением взглянул на него и, закинув голову, начал пить. Когда он напился, он вернул ее обратно .