– Он верно все решил, батюшка, – покорно сказала княгиня. – Нечего за меня, сошку малую, такую тьму народа в Орду посылать. Я бы их женам и матерям в глаза бы смотреть не смогла.
– Ты уж держись, милая, – с трудом выговорил князь. – На народе-то слезы не лей. А то сама знаешь – решат, что мы тебя неволим, волноваться начнут, еще, чего доброго, повторится новгородский бунт.
Устинья кивнула, не глядя на него. Ярослав помялся в дверях и тихо вышел.
– Что тебе великий князь сказал? Может, заступится? – неслышно подкралась к ней Матрена.
– Просил на народе не выть, когда с рогатым в Орду поеду. А то еще подумают, что то не мой позор, а их, светлейших. А так все ясно: неверная жена и милостивый муж. Другой бы убил на месте, а этот – с полюбовником в Орду отпустил, – с вызовом проговорила Устинья.
– Да вела б ты себя, как нормальная баба, – сейчас бы уже сидели на печи, ели калачи, а не на смерть собиралася.
И тут Устинью осенило.
– Нормальная баба, говоришь? – на ее губах заиграла недобрая улыбка.
Посольство хана готовилось покинуть город, воины строились в ряды, кто-то усаживался в повозки. Ярослав и Борис, сидя верхом на конях, наблюдали это взволнованное море людей. Дружинники образовали коридор, чтобы посольство могло безопасно выехать.
– А ну, назад! Все назад! Отойди, мать! Заберите ребенка!
Внезапно гул смолк – к посольству подошел Менгу-Темир. Две девушки под руки подвели к нему Устинью. На ней была простая белая рубаха свободного кроя, голову украшал венчальный венок.
В толпе пронесся ропот.
– Что это она? Как покойница оделась, – зашептал Еремей Ярославу. – Что это за балаган?
– Ведьма! Девка татарская! – послышались крики из толпы.
Устинья молчала. Менгу протянул ей руку в кольцах и улыбнулся:
– Садись, княгиня!
Устинья сделала шаг к лошади и вдруг с воем осела на руках у девушек.
– Не хочу татарину доставатися, – заголосила она и поползла на коленях к князю. – Люди добрые, не хочу с поганым… А-а-а… Господин мой! Миленький! Помоги-спаси, родимый мой! Муж мой дорогой – убей-зарежь, да не отдай проклятому… Что ж это, бабоньки?! За что-о-о…
– Уймите ее! Немедля унять! – приказал Ярослав. Он со страхом глядел на волнение толпы, опасаясь бунта.
– Князь, ты слышишь?! Останови это, князь! Да как же это?.. Что ж мы, люди добрые… Позор! Позор! – неслось из толпы. – Бей их, родимые! Навалимся!
Дружинники еле сдерживали напор, им в подкрепление бросились воины. Устинью быстро поволокли к коню.
– Матушка-Богородица! – причитала она – Видишь ли меня?! Слышишь ли меня?! Призови, матушка, призови на небеса! Не хочу с поганым жити.
Ситуация накалялась. Ордынцы уже взялись за рукоятки мечей, но дружинники быстро закинули Устинью на седло Менгу-Темира, и тот пустил коня галопом, торопясь вывезти ее из толпы и опережая вереницу всадников-ордынцев.
7
На заднем дворе княжеского терема толпились люди – проходила церемония освящения оружия: монахи держали меч на подушке, а митрополит Филарет окроплял его святой водой.
– Благословляю меч сей во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Аминь!
Он взял меч, подошел к Даниилу и приступил к обряду опоясывания мечом.
– Этот меч мой отец подарил мне, когда я ехал на княжение в Новгород, – сказал Ярослав. – Теперь он твой! Держи его всегда при себе, даже когда спать ложишься.
Даниил принял меч в полном восторге, достал его из ножен и помахал оружием в воздухе.
– Ой, батя! Как стриж летает!
Он порывисто обнял Ярослава, тот мягко отстранил сына, взяв его за подбородок, и заставил посмотреть себе в глаза.
– Помни, меч этот для защиты слабых и для ратных подвигов. Использовать меч во зло – большой грех.