– У бурундеев всегда что-то интересное есть, не то, что тут: мех, мех, да мех…

– Так ведь мех бобра, куницы и белки – самое ценное!

Стовград тем временем заметно оживился. К костру собралось несколько сотен человек, стреблян, кривичей и мокоши, землепашцев, мастеровых и рабов. Женщины, старики, дети хотели присутствовать при сожжении колдуньи, принёсшей им много горя. Двое волхвов с видом гордых божеств в искрящихся меховых одеяниях, с высокими посохами, украшенными когтями и клыками диких священных животных, стали около костра и стали выкрикивать обвинения колдунье. Кроме гибели из-за дождя большей части прошлогоднего урожая, болезни коров и быков, смерти трёх рожениц с детьми, её приписали разбойные нападения дедичей на купцов, из-за чего в этом году часть обозов с солью биармов и пушниной, шла на Волгу через реку Сить и булгар, а не через Москву.

Когда привели колдунью, народ зашумел, засвистел и заулюлюкал. Маленькая, сухая, скрюченная женщина с распущенными седыми волосами была обёрнута в рогожу из лыка, не спасающего от холода и ветра. Босая, в синяках и кровоточащих ссадинах, она смотрела на мир не видящими глазами и на её морщинистом лице синюшного цвета, была написана только мольба об избавлении от страданий. Её затащили на кучу дров и хвороста двое расторопных рабов, помощников волхвов, и привязали лыковыми ремнями к столбу. Ещё один слуга держал в руках чадящий факел, а другой поливал костёр растопленным жиром из бадьи.

– Смотри, о, Ярило, Мать Змея и Рысь, на то, как мы предаём твоей власти тело и душу этой колдуньи, – протянув руки к идолам, запел один из волхвов, и все застыли неподвижно, жадно ловя его слова, – тело, оживлённое вашим жаром, сделанное злой силой из пепла и глины, вернётся в подземный мир, к злым духам-предкам, а душа её поднимется на небо, и предстанет перед судом, принадлежащая только вам, о, великие!

– Мы освобождаем сей мир от чар её, и более не властны её проклятия над посевами, скотом и людьми земли этой! Шивда, вимзла, якутилима ми! – запел второй волхв.

– Смерть ей! Смерть! Сжечь колдунью! – закричали в толпе.

Волхвы перестали петь и посмотрели в сторону княжеского дома, где стояли князь, его гости и дружинники. Настала тишина. Стало слышно, как потрескивает в руках раба факел, стонет старуха, а в каком-то доме плачет грудной ребёнок. Стовов насладился мгновениями всеобщего внимания, и махнул рукой. Тот час костёр был подожжён и вспыхнул как частичка жаркого солнца. Пропитанная жиром древесина с треском и искрами горела как бешенный зверь, в одно мгновение обвив красно-белыми языками фигуру колдуньи. Её волосы вспыхнули под ликующие возгласы толпы, уверенной, что её колдовская сила погибла теперь. Было видно, что старуха мгновенно задохнулась, безжизненно повиснув на своих путах. Её лыковые одежды тоже загорелись и стали съёживаться вместе с её телом. Тошнотворный запах горелого человеческого тела и свиного жира распространился над городом. Треск, свист и гул мощного пламени сопровождал это неистовое горение. Грязь вокруг быстро просохла и спеклась коркой.

– Слава Яриле, Матери Змее и Перуну! – после долгого молчания закричала толпа, – слава Стовову Багрянородцу!

– Разве сначала не принято у вас пытать её водой? – удивлённо спросил Мечек, – если она связанная утонет, то она не виновата.

– Это для тех колдуний, что не сознаются, а эта призналась, что вредила нам всем, – ответил Стовов нехотя.

 Матери, имеющие на руках грудных детей, начали расходиться, собаки перестали лаять, а волхвы принялись что-то обсуждать, поглядывая, то на солнце на небе, то не реку. Несколько старших мечников Стовова стали распоряжаться размещением бурундеев по домам князя и горожан. Другие, обсуждая силу огня, пошли за Стововом и Мечеком в княжеский дом, держать совет. Челядь князя насыпала ячмень для лошадей в корыта у коновязей. Кузнецы осматривали подковы, рабы начали таскать воду. Гремя железом и устало перешучиваясь, всадники стягивали с лошадиных спин солёные от пота сёдла, складывали копья и щиты у стены кузницы, пили поднесённое молоко, вымачивая бороды и усы в белом.