– Как чего? – переспросил Трей.

– Прости. Латинская шутка.

– Omnia Gallia in tres partes divisa est[2], – произнес бариста.

Я вскинула голову. Мало что способно оторвать меня от кофе – но услышать, как в «Спенсере» цитируют Юлия Цезаря!..

– Говоришь по-латыни? – спросила я.

– Да, – отозвался бариста. – Кто ж ее не знает.

Трей закатил глаза.

– Всего лишь весь остальной мир, – пробормотал он.

– Предпочитаю классическую, – продолжал бариста. – В смысле – она простенькая по сравнению со средневековой.

– Точно, – согласилась я. – Само собой. Из-за развала империи и децентрализации правила сменились хаосом.

Парень кивнул, соглашаясь.

– Хотя, если сравнивать с романскими языками, правила приобретают смысл – если рассматривать их как часть более масштабной картины эволюции языка.

– Никогда в жизни, – вмешался в наш разговор Трей, – я не слышал ничего более странного. И ничего более прекрасного. Сидни, это Брэйден. Брэйден, это Сидни.

Трей редко называл меня по имени, поэтому такое обращение показалось мне странным – но его картинное подмигивание выглядело из ряда вон выходящим.

Я пожала Брэйдену руку:

– Приятно познакомиться.

– И мне, – отозвался он. – Ты любишь античность? – Он умолк, задумчиво глядя на меня. – А ты видела «Антония и Клеопатру», которую летом поставили в «Парк-театре»?

– Нет. Даже не знала о постановке. – Я вдруг почувствовала себя неполноценной, будто я обязана быть в курсе всех культурных новинок Палм-Спрингса. И добавила, словно извиняясь: – Я переехала сюда всего месяц назад.

– Думаю, они дадут пару представлений в этом сезоне. – Брэйден снова заколебался. – Я бы сходил еще раз, если ты согласишься составить компанию. Только должен предупредить, что спектакль новаторский. Герои в современной одежде.

– Я не против. Новые толкования – именно то, что делает Шекспира вечным.

Слова вырвались у меня машинально. Но я сразу же пришла в себя. Я поняла: в «Спенсере» происходит нечто большее, чем мне казалось изначально. Я восстановила в памяти слова Брэйдена, и они вкупе с расплывшимся в улыбке Треем ниспослали мне озарение. Передо мной – тот самый парень, о котором говорил Трей! Моя «вторая половинка». И он приглашает меня на свидание!!!

– Отличная идея, – сказал Трей. – Вам, ребята, непременно нужно сходить в театр. Можно посвятить этому целый день. Прихватите что-нибудь перекусить, посидите в библиотеке или где ваша душа пожелает…

Брэйден посмотрел на меня. Его глаза были светло-карими, почти как у Эдди, но с оттенком зелени. Хотя и не такие яркие, как у Адриана. Такой поразительной радужки изумрудного цвета больше нет ни у кого, кроме самого Адриана. Каштановые волосы Брэйдена на свету отливали золотистым. Стрижка строгая, открывающая скулы. Надо признать, он очень недурен собой.

– У них представления – с четверга по воскресенье, – произнес Брэйден. – На выходных у меня турнир дискуссий… тебе подходит вечер четверга?

– Я… – И я замолчала. Насколько мне известно, на этот день ничего не запланировано. Два раза в неделю я отвозила Джилл в дом Кларенса Донахью, старика-мороя, у которого был кормилец. Четверг в текущее расписание не попадал, кроме того, формально я не обязана участвовать в экспериментах.

– Конечно, вечер у нее свободен! – вмешался Трей, прежде чем я что-либо успела сказать. – Верно, Сидни?

– Да, – произнесла я, смерив Трея взглядом. – В четверг я свободна.

Брэйден улыбнулся. Я ответила тем же. Воцарилось напряженное молчание. Похоже, Брэйден не больше моего знал, как действовать дальше. Я сочла бы такое поведение милым, если бы не волновалась насчет собственного нелепого вида. Трей ткнул Брэйдена локтем в бок: