Пахом вздохнул облегченно. Он боялся, что Егор откажется. А поп велел Пахому приехать с Кузнецовыми.

– Дом у Бормотовых большой, а народу сколько! И братья не делятся, и сыну не велят, – сказала Наталья мужу, когда Пахом ушел. – Ты уговори его. Я с Аксиньей, а ты – с ним. Ильюшка не смел, сам не попросится.

– Скажи попу, – бойко сказала Татьяна. – Поп-то все укажет. Пахом послушается.

– А ты разве не едешь? – спросил Егор.

– А я домой пойду. Мужик слег, болен.

Егор жил не в ладах с попом. Но детей приходилось приучать к церкви, посылать на исповедь. Егор учил детей уважать священника.

Наталья надела крытую хорошим сукном шубу, шаль. Бабка вышла в полушубке. Дед Кондрат сел на облучок и взял вожжи.

Егор пошел к брату.

– Что же ты не едешь? Поедем, мы ждем тебя.

– Нет, я не поеду, – ответил Федя.

– Что так?

– Я больной совсем. Трясет.

– А подводы с богомольцами уехали. И мы ждем.

– Дуня идет! – воскликнула Татьяна. – Принарядилась как барыня.

– Илья мой умчался! – входя, сказала Дуня.

– Богу молиться?

– Нет, поехал гулять. Мне скучно – ни спать ни лечь. Ребят моих увезли в церковь. Дом пустой. И у тебя пусто. Сплясать бы нам.

…Дуня просила Илью: «Побудь со мной. Все уехали, мы одни, голубочек мой, чернявенький мой!»

Но Илья не стал ее слушать. А единственный раз можно было побыть наедине, два дня побыть вместе, пока старики и вся семья на миссионерском стане.

«Останься, Илья! – просила Дуня. – Молю тебя!»

Она стала перед ним на колени и обняла их.

А Илью опять ждали в лавке у китайца, близ почтового станка Бельго, в восемнадцати верстах отсюда. Он прошлый раз сгоряча и в досаде пообещал им приехать, когда Дуня не захотела кататься. Илья чувствовал, что получается нехорошо, что либо жену обидит, либо товарищей. Но жена человек свой, никуда-то не уйдет, она его любит. А перед товарищами будет стыдно, нехорошо отступиться от данного слова. Над ним и так ямщики посмеиваются, что он у жены под каблуком.

Илья не слушал Дуняшу и одевался.

«Илья! Илья, ты обидишь меня, – приговаривала она. – Илья, смотри, смотри – худо будет!»

С тем они и расстались. Илья сунул в карман карты…

– Соломенная вдова! – воскликнула Дуняша. – Дядя Егор, оставайся с нами, не езди в церковь… Мы с тобой давай спляшем!

– Ты еще не уездилась?

– Кадрель?

– В пост-то… Грех разводить!

– Делов тебе! Ты, говорят, купца-китайца в пост мутузил, да еще в Великий! За красивую девку, говорят. Грехи-то отмолил?

– Отмолил. А что?

– А ты с девками гулял когда-нибудь?

– Как же! Хоть и теперь. Вот откроем прииск, и гулянка будет, пир на весь мир. Так не едешь, Федя?

– Совсем силы нет.

– А я куда же, его не кину здесь одного-то, – спохватилась Татьяна.

Егор уж заметил, что у молодых бабенок глаза блестят, они чего-то хотят затеять.

Таня закутала ребятишек и вышла проводить.

– Что же ты, Татьяна? – с оттенком укоризны спросила бабка.

– Да уж берите ребят с собой.

– Ты давно не была, – ответила Дарья. – Да я и сама не люблю этого попа.

Рыжий священник поссорился с Дарьей, однажды обозвал ее колдуньей.

«Какая же я колдунья! Я людей мыться учу, водой с мылом, лечу травами», – отвечала она.

«Лечат лекарствами доктора, – отвечал поп, – а это есть знахарство, колдовство. Лекарства надо приготовлять химически, на то наука, аптекари. А ты – темнота…»

Потом у попа болела поясница, и он приехал в деревню, осторожно спросил Егора, нет ли у его матери каких-нибудь средств. Бабка Дарья дала травы, и поп вылечился. Старуха была на исповеди и подтвердила перед Богом, что в колдовстве неповинна, что знает все травы, какие растут. Новые, здешние травы она угадывала и пытала сама и сверяла свои открытия с тем, что уже знают про здешние травы гольды.