– Вы ошибаетесь, нья Чиала, – мягко заметил молодой человек, – я знаю глубокую дружбу доньи Хуаны к вам и нахожу, напротив, очень естественным, что вы интересуетесь ее делами.

– Я для доньи Хуаны не обыкновенная прислуга, сеньор! Она только что не родилась при мне; я кормила ее своим молоком, я никогда с ней не расставалась. Чтобы последовать за ней в Америку, я бросила мужа, детей, родных. Я люблю ее, как дочь, а может быть, и больше.

– Я уже знал все, что вы мне сказали, кроме одного – вашего путешествия в Америку. Разве донья Хуана родилась в Испании?

– Кто знает? – пробормотала Чиала, подняв глаза к небу.

– Как это, кто знает? Что вы хотите сказать, нья Чиала?

– Выслушайте меня, кабальеро, – продолжала она, – я сообщу вам то немногое, что знаю сама.

– Говорите же, говорите, нья Чиала! – с живостью вскричал молодой человек.

– Знайте, кабальеро, что я вверяюсь вашей дворянской чести и что об этой тайне вы не должны говорить никому.

– Даю вам честное слово, кормилица.

– Я была замужем три года… Прошел месяц, как родился мой второй ребенок. Я с мужем жила в хижине в нескольких лье от По.

– Как! – с удивлением воскликнул молодой человек. – Вы не испанка?!

– Нет, я беарнка.

– Продолжайте, продолжайте, кормилица! – вскричал Филипп с живостью.

– Мой муж охотился на медведей в горах, занимался контрабандой, а в свободное время служил проводником путешественникам, направлявшимся из Франции в Испанию или из Испании во Францию. Несмотря на свои разнообразные ремесла, а может быть, и по причине этого, мой муж был очень беден, так беден, что часто даже не было хлеба в нашей жалкой лачуге. Хуан приходил в отчаяние. Горе преследовало нас, однако мы были честны. Однажды после продолжительного отсутствия мой муж вернулся с каким-то господином. Возвращение мужа несказанно обрадовало меня; уже около пятидесяти часов у меня во рту не было ни крошки. Хуан принес еду.

«Не теряй мужества, жена, – сказал он мне, – поешь и порадуйся: этот достойный господин сжалился над нами». Тогда я стала внимательно рассматривать незнакомца, на которого до сих пор не обращала внимания и который остался стоять возле двери, закутавшись в плащ. Этот незнакомец был уже пожилой; его красивые, но суровые черты лица имели надменное выражение, которое против моей воли заставило меня задрожать. Одет он был, как дворянин. Я почтительно поклонилась ему в благодарность за добро, которое он хотел нам сделать. Он раскрыл свой плащ и подал мне ребенка одного возраста с моим.

«Не благодарите меня, добрая женщина, – произнес он, – это будет услуга за услугу. Вот слабое существо, которому я прошу вас заменить мать». Я тут же схватила ребенка и, не думая о еде, хотя и была очень голодна, тотчас дала ему грудь.

– Это была Хуана? – вскричал молодой человек.

– Да, кабальеро. Незнакомец как будто с удовольствием смотрел на мои заботы об этом бедном херувиме, потом подошел ко мне и поцеловал в лоб милую малютку, которая заснула, улыбаясь.

«Вот и хорошо, – сказал он, – вы будете матерью Хуане – так ее зовут; она сирота. Возьмите этот кошелек. В нем шестьдесят унций золота[8]; через год вы получите столько же от банкиров Исагуирра и Самала из По, и это будет продолжаться все то время, пока ребенок останется на вашем попечении. Вам стоит только показать этот перстень, – сказал он, сняв с мизинца левой руки перстень с бледным рубином. – Вы поняли, чего я жду от вас? Будьте скромны, и у вас не будет причин жаловаться на меня. Теперь прощайте». Он закутался в плащ, надвинул шляпу на глаза, сделал знак моему мужу следовать за ним и вышел из хижины. Больше он не возвращался; однако, хотя я видела его не больше одного часа, я уверена, что если бы встретилась с ним, то узнала бы его – до того его лицо поразило меня, и черты его остались запечатлены в моей памяти.