Старуха заблудилась в мыслях и даже не заметила, как очутилась на стуле возле трёх своих подружек, сидящих на скамейке у дома: настолько её веселили всплывающие в голове картинки свергнутого суверена.

– Глядить-ка, кто к нам пожаловал. Неужели Любава? – процедила Марья Петровна, та ещё зараза.

– Здоро́во, старухи.

– Нашлась молодушка. Где потерялась?

– Классику перечитывала.

– Ох! Ах! Любовь Михална! Ничего себе! – восклицающая Нюра (как всегда) была изумительно восклицательна.

– Вместо того чтобы перечитывать старые книжки, которые мы все, – Марья Петровна оглядела Нюру и лузгающую семки Елену, – читали СТОЛЬКО раз, лучше б занялась воспитанием внука. А ещё лучше – сына.

– Ты бы на своих детей посмотрела, чем за чужими следить.

– А что мои? – встрепенулась, даже оскалилась Марья Петровна. – Моя Наташка вот родила!

– Ох! Ах! Счастье-то какое!

– Да она у меня и дом в чистоте держит, и детей воспитывает, и по мужикам не шастает. А Вовка-то какой молодец! Вона деньги какие в дом приносит. Да ещё и метит в мэры города!

– Так Вовка же Наташку бьёт. Это все знают, – послышался голос Елены, которая все это время, не останавливаясь, щёлкала семечки, выглядело это довольно мерзко: в жёлтых зубах застревала чёрная шелуха.

– Э… – Марья Петровна заметно покраснела, – это ж разве бьёт? Если б он серьёзно бил, взаправду, так мы бы и полицию вызвали. А он так… слегка прикладывает и только по делу.

– Это по какому такому делу на женщину руку поднимать можно? – лицо Любови Михалны удивленно вытянулось.

– Ну, всякое в семье бывает. Сама что ли не знаешь?

– У меня в семье такого «всякого» не случалось. Никогда меня муж не бил.

– Ой, – отмахнулась Марья Петровна, – по молодости бабы часто мужиков из-за пустяков тиранят. Выпил с друзьями, вернулся хмельной, а она давай на него кудахтать. Чего человеку – и отдохнуть уже запрещено? Он, конечно, разозлился чутка на это. Но извинился же. Я считаю, что деньги зарабатывает – пусть с мужиками иногда гуляет.

– Так он их не зарабатывает, а ворует. Это все знают. – щёлк-щёлк семки, щёлк.

– А кто сейчас не ворует? – попыталась оправдаться Марья Петровна.

– Но он же, получается, у тебя ворует. И у меня ворует, – недовольно поджала губы Любовь Михална.

– Как это?

– Ну и дура ты, Марья Петровна. Как-как. Да вот так. Сидишь ты на этой лавочке, которая завтра развалится. А ведь со всего дома деньги собирали, чтобы двор в порядок привести. Где лавочка наша? А деньги где? Сколько ты проработала у себя в швейном цеху? Лет пятьдесят? Шторами всю страну обеспечила. И сколько получаешь пенсии? В магазин ты давно ходила? Да и Наташка теперь твоя в этой кабале. Она б, может, и уйти от него хотела. Да куда теперь с двумя детьми без работы и с твоей копеечной пенсией? На панель разве что. И это ещё не самое худшее. Ведь детей-то у неё вообще отнять могут. А Вовке-то ничего не будет. Бьёт – ну и чё? Ничего с этим не сделаешь, вызовете вы ментов, когда «серьёзно» побьёт Наташку. Они штраф выпишут пятьсот рублей и ладно.

– Да ну тебя, Михална! У тебя от зависти скоро рожа лопнет. Моя Наташка пристроена. А Витёк мой в Москве работает. Вот ты и бесишься. Твой Иван-дурак тут на попе своей сидит и на твоей шее. На материной пенсии да акциях существует. Он же на работу почти не ходит. Лентяй и тунеядец!

– Ты в мой огород не лезь, коли в твоём гнили полно. Витёк в Москве наркоманит. А Наташку муж скоро прибьёт. Помяни мое слово.

– Ах! Ох! Девочки, вы что!

Марья Петровна и Любовь Михална с презреньем отвернулись друг от дружки. Но, как водится между «подъездными подругами», ссора их быстро сошла на нет. Других кандидатов в приятели тут не водилось. Брали, что имеется. Пусть даже срок годности истёк.