– Каким образом? – выдыхаю я, прижимая подарок к груди.

У нас нет денег на новую одежду, не говоря уже о масках. Для Ритуала я перешила старое мамино платье.

– Мама тайком сделала их для тебя в прошлом году, – отвечает отец, извлекая из коробки что-то еще.

– Мамин любимый кулон… – шепчу я.

Невольно всхлипываю от счастья, когда смотрю на тонкую, искусно сделанную золотую цепочку с изящной золотой сферой и старым знакомым знаком, ее украшающим. Он почти похож на куру, священный символ солнца, но есть еще кое-что, отметина столь потертая, что я за столько лет ее так и не разглядела. Мать носила этот кулон изо дня в день, без исключений.

Подумать только, она так давно все это для меня подготовила.

Мою грудь сдавливает, я потираю ее, пытаясь унять слезы. Мне так не хватает матери, ее голоса, ее запаха, того, как при виде меня она всегда улыбалась.

Вытираю глаза, поворачиваюсь к отцу.

– Она сделала все, чтобы я их для тебя сохранил, – говорит он, затем прочищает горло. На щеках отца появляется румянец, когда он достает из коробки последнюю вещь: венок из свежих ярко-алых цветов, красиво мерцающих на свету. – А вот это, однако, от меня. Торговец сказал, что они долговечны.

– Они прекрасны! – вскрикиваю я, совершенно потрясенная. Мне еще никогда не дарили столько подарков. – Все прекрасно. Благодарю от всего сердца, отец.

Он неловко похлопывает меня по спине.

– А теперь быстренько собирайся. Сегодня ты им докажешь, что твое место здесь.

– Да, отец.

Я спешу сделать, как велено, и внутри крепнет решимость. Я им докажу. Я надену новое платье и цветы, а затем, как только Ритуал закончится, я надену и новую маску. И буду носить ее с такой гордостью, что даже Агда не сумеет меня отвергнуть.

Эта мысль вызывает веселую улыбку.

Мы добираемся до храма ранним вечером. Деревенская площадь уже вся забита – доброжелатели и любопытствующие зрители толкаются за место получше, девушки в церемониальных синих одеждах ждут, выстроившись в ряд перед ступенями храма, по обе стороны каждой девушки стоят ее родители. Отец занимает место рядом со мной, и в тот же миг звучат барабаны. К ступеням торжественно маршируют джату, готовясь к прибытию старейшины Дуркаса, их алые доспехи сверкают на фоне синего моря платьев, грубые боевые маски скалятся в тусклом вечернем свете. Каждая напоминает жуткое лицо демона, такую маску можно легко прикрепить к шлему или снова снять.

Поскольку двери еще не распахнулись, я разглядываю совершенно белые стены храма, его красную крышу. Красный – цвет святости. Цвет, которым должны истекать чистые девушки, когда их проверит старейшина Дуркас.

Пожалуйста, пусть моя кровь будет красной, пусть моя кровь будет красной, мысленно молюсь я.

Замечаю впереди Эльфриду, она вся напряжена. Наверняка думает о том же. Как и остальные девушки, она в последний раз открыла лицо и стоит, слегка сгорбившись, чтобы родимое пятно не так бросалось в глаза.

Храмовые двери со скрипом приходят в движение, толпа замолкает. Наверху лестницы появляется старейшина Дуркас, на его лице как всегда измученная, неодобрительная гримаса. Как и у большинства жрецов Ойомо, его долг – искоренять нечистоту и скверну. Потому его тело столь худое, а взгляд столь пристален. Религиозный пыл почти не оставляет места для пищи или чего-либо еще. Посреди гладко выбритой головы сияет золотая татуировка куру, символ солнца.

Старейшина простирает руки над толпой.

– Безграничный Отец благословляет вас, – произносит он нараспев.

– Безграничный Отец благословляет всех нас! – эхом разносится по всей площади.

Старейшина Дуркас поднимает к небу церемониальный клинок. Он вырезан из слоновой кости, он острее самого искусно заточенного клинка.