Из моих легких вышибает весь воздух.

Это вовсе никакие не кони, они – эквусы, повелители лошадей. Мама часто мне о них рассказывала – как они бегают по пустыне на этих своих когтях, пасут лошадей и верблюдов. По удаленным горам севера тоже бродят подобные существа, более крупные и покрытые гораздо более густым мехом. Смотрится странно, но лоснящиеся белые тела этих эквусов одеты в тяжелые плащи, на когтистых ногах – меховые сапоги. Для таких созданий здесь, в северных провинциях, наверняка слишком холодно.

Тот, что покрупнее, видит, как я уставилась на них, и на ходу толкает локтем другого.

– Смотри, смотри, Масай́ ма, там человечек, ее можно съесть, – говорит он.

В девственно-белой гриве темнеет прядь черных волос, а его нос такой плоский, что напоминает звериный.

– Выглядит аппетитно, Бра́йма, – отвечает с улыбкой тот, что поменьше, белый от головы до хвоста, с большими нежно-карими глазами. – Разделим ее пополам?

Я испуганно отшатываюсь, но Белорукая успокаивает меня с веселой усмешкой.

– Не волнуйся, алаки, Брайма и Масайма – травоядные. Они едят только траву… и яблоки, – добавляет она многозначительно.

Растерянно мигаю, затем поспешно достаю из мешка два яблока.

– Ох, вот, это вам. – Подхожу ближе и медленно, осторожно протягиваю их нависающим надо мной эквусам.

Жадные длинные пальцы тут же выхватывают угощение у меня из рук.

– М-м-м, зимние яблочки! – восклицает Брайма, вгрызаясь в мякоть.

Неожиданно он совсем не кажется опасным – теперь он скорее похож на щенка-переростка, который просто поиграл в грозного пса.

Он – старший из близнецов, осознаю я, ведь, за исключением черной пряди и небольшой разницы в размерах, они как две капли воды похожи, оба прекрасны в неземном, потустороннем смысле, несмотря на мощное телосложение.

Белорукая с нежностью качает головой.

– Веди-ка себя повежливей, Брайма, – упрекает она эквуса. – Дека – наша попутчица.

Пока я хмурюсь из-за такого странного описания ситуации, Белорукая поворачивается к старейшинам:

– Ну и чего вы ждете? Поторапливайтесь.

Старейшины быстро выполняют что велено. В крытую повозку ложатся теплая одежда, несколько свертков с едой и фляг с водой. Все это занимает считаные минуты, а затем Белорукая помогает мне забраться внутрь и захлопывает дверцу.

К моему удивлению, среди мехов уже кто-то сидит: девушка моего возраста, с пухленькой фигурой, со столь типичными для северных провинций голубыми глазами и светлыми волосами. Она мне радостно улыбается из-под целого моря мехов, и у меня вдруг покалывает кожу, но совсем иначе, чем когда я впервые ощутила смертовизгов. Это почти как… узнавание.

Может ли она быть такой же, как я? Тоже алаки?

– Привет, – произносит она и дружелюбно машет рукой.

Она напоминает мне Эльфриду, застенчивая и пылкая одновременно. Только акцент другой, с плавными перекатами вверх-вниз, как говорят в самых отдаленных северных деревнях так высоко в горах, что добираться до них можно целыми неделями.

Я так ошеломлена, обнаружив другую девушку, что не сразу слышу звон. Подняв глаза, вижу, как к повозке приближается старейшина Дуркас – а в его руках кандалы. Белорукая уже сидит за вожжами, она бесстрастно наблюдает, как он с отвращением кивает в мою сторону.

– Эта – неправильная даже для алаки, – ядовито произносит старейшина. – Отказывается помирать, сколько ни убивай. Лучше приковать ее подальше от другой, пока дурная кровь не растеклась дальше.

Вздрагиваю от этих слов, меня охватывает стыд, но выражение лица Белорукой становится холодней ветра, что завывает вокруг.

– Я не боюсь маленьких девочек, равно как не нуждаюсь в кандалах, чтобы их подчинять, – говорит она, и каждый звук сочится льдом. – А сейчас прошу извинить.