– Доброе утро, уважаемая Марина Харитоновна.

– Ты меня слышал? – почти перебивая Феликса, заговорила в ответ невозмутимая привратница служебного хода в храм искусства. – Не до любезностей.

Каким-то шестым чувством Феликс уловил в словах Марии Харитоновны, обычно звучавших сухо и прямолинейно, искреннюю взволнованность, переживание за что-то, произошедшее совсем недавно. И это что-то явно не из категории приятных сюрпризов.

– Что-то случилось? – посерьёзнев, спросил Феликс.

Марина Харитоновна лишь махнула рукой и добавила:

– Иди уже. Сам Николай Николаевич и расскажет.

Сердце в груди бешено заколотилось. Не хватило ему одного утреннего приключения. Он чувствовал, как огромный ком неприятностей медленно и неумолимо движется на него.

Придерживая рукой сумку за спиной, Феликс взлетел по лестнице на второй этаж. Он почти бежал, не замечая проходивших мимо двух одевальщиц, старого актёра с вафельным полотенцем, перекинутым через согнутую в локте руку, уборщицу, старательно пылесосившую длинную зелёную дорожку, протянувшуюся вдоль гримёрных комнат. Никто не здоровался со спешащим в директорский кабинет Феликсом. Видимо, что-то такое знали, но не спешили выдавать молодому человеку.

Ветеран сцены лишь печально перекинул полотенце на другую руку и из-под его выцветших усов вылетело:

– Эх-эх-эх…

В приёмной никого не было. Секретарь приходила поздно, к обеду. В свои тридцать два она ещё не вышла замуж, по вечерам порхала по ночным клубам, что, конечно же, накладывало на её утреннюю работоспособность отпечаток, а точнее – крест.

Постучав в дверь и не дождавшись приглашения, Феликс вошёл в кабинет.

Директор сидел почему-то в полумраке, за рабочим столом. Лицо выражало растерянность и грусть. Он держал в руке стоящую на столе рамку с фотографией. Феликс прекрасно помнил, кто был на ней запечатлён. В кабинете бывал не раз, и даже как-то довелось беседовать с директором по душам. Ведь Николай Николаевич был отцом его девушки, а значит, к Феликсу периодически возникали разные «специфические» вопросы по поводу их дружбы с Юлей. Но отец имел на это полное право, Феликс это прекрасно понимал.

– Здравствуй, дорогой, – директор поднял на своего сотрудника извиняющийся взгляд. – Раздвинь-ка шторы, хороший мой. На улице такое солнце, а у меня тут как в склепе.

Таким отца Юли, директора театра, Феликс ещё не видел.

– Доброе утро, – поздоровался он и послушно подошёл к окну.

Свет хлынул в кабинет и Николай Николаевич, вздрогнув, прикрыл лицо ладонью.

– Садись, пожалуйста, – мягко сказал он.

– Что-то случилось? – усаживаясь на стул у стола для совещаний, спросил Феликс.

Николай Николаевич расплылся в широкой улыбке, и одновременно с этим из его глаз медленно поползли две крохотные слезинки.

– Я бы не стал тебе врать, что не думал об этом. Я ведь не дурак и всё прекрасно понимаю. Но ведь я ещё и любящий отец, понимаешь?

– Понимаю, конечно, понимаю, – закивал Феликс. – Что с Юлей?

– Я старался сделать всё возможное, чтобы поддержать здоровье дочери. Никогда не жалел денег ни на врачей, ни на обследования, ни на лекарства. Ты же знаешь.

– Знаю, – снова согласился парень.

А Николай Николаевич будто не слышал его и продолжал говорить.

– Но беда всё же пришла. Сколько бы я не оттягивал, это время наступило. – Николай Николаевич поднял взгляд к потолку. – Если и она уйдёт, я этого не переживу, слышишь, не останется уже никакого смысла.

Теперь Феликс понял, что обращаются не к нему, а к более высокой инстанции. И это ещё больше насторожило.

– Николай Николаевич, – громко сказал Феликс, – скажите уже, пожалуйста, что случилось с Юлей? Где она сейчас? И зачем вы меня вызвали к себе?