Если заменить в газете слово “духан” на “трактир” и убрать рекламу ковров – догадаться, в какой части империи она выходит, будет невозможно. Провинция как будто едина и универсальна, провинциальные города непосредственно сообщаются друг с другом – как густая венозная кровь, переливаются из сосуда в сосуд провинциальные новости. В Курске папиросная фабрикантша Лаврова имела счастье поднести проезжавшему через город государю изделия своей фабрики… В Новочеркасске интересное зрелище: молочные черви проходят через город… Обо всем этом надо знать жителям Тифлиса.

Вот в таком издании состоялся дебют Гумилева.

Сам Гумилев в разговоре с Одоевцевой утверждал, что начал писать лишь в Тифлисе. В первом письме к Брюсову (от 15 марта 1906 года) он сообщал, что пишет стихи “с двенадцати лет”. В действительности же – по свидетельствам близких – Гумилев сочинял стихи и “басни” с раннего детства, еще не овладев грамотой. Ахматова помнила четыре строчки из стихотворения шестилетнего Коли Гумилева:

Не так далеко (по тематике и колориту) от зрелого Гумилева. Известно, что в тринадцать лет он написал стихотворение “О превращениях Будды”. Выбор темы так же примечателен и характерен. Лукницкий упоминает и о прозаических опытах в духе “Путешествия капитана Гаттераса”.

Так или иначе, стихотворение, опубликованное в “Тифлисском листке”, – самый ранний известный нам законченный стихотворный текст, написанный Гумилевым. Вот оно:

Надо признать, что в сравнении с четверостишием про прекрасную Ниагару это – явный шаг назад. В стилистическом отношении эти стихи больше всего напоминают Надсона – но без его истерической энергичности. Надсон был предан символистами анафеме, и много десятилетий его стихи служили образцом дурной, бездарной поэзии. Но не случайно основателями русского символизма были ближайшие друзья кронштадтского подпоручика – Минский и Мережковский. Для тысяч барышень обоего пола Надсон был гением и мучеником. Для “новых поэтов” – неудачным старшим братом, о котором не принято упоминать вслух. И все-таки в стихах молодых авторов его интонации – на первых порах – невольно всплывали, разоблачая генеалогическую тайну. Так зародыш непременно должен пройти стадии рыбки и головастика, прежде чем стать млекопитающим.

Так называемое “содержание” можно было бы счесть таким же трафаретным, если бы не свидетельство А. С. Сверчковой, что Коля, “живя в Березках, стал вести себя совершенно непонятно: пропадал по суткам, потом оказывалось, что он вырыл себе пещеру на берегу реки и проводил там время в посте и в раздумьях. Он даже пробовал совершать чудеса!”.

Стихи из альбома, подаренного Машеньке Маркс, ничуть не лучше, но уже свидетельствуют о чтении юным автором русских символистов – особенно Бальмонта. Его лучшие книги – “В безбрежности”, “Тишина”, “Горящие здания”, “Только любовь”, “Будем как Солнце”, – вышедшие между 1895 и 1903 годами, покорили воображение множества юношей. Из всех даров, которые предлагала новая поэзия, они приняли самый доступный – поверхностную звучность и музыкальность стиха. Вот как отозвался Бальмонт у Гумилева: