Вот и выходит, что по-настоящему действенная борьба с мракобесами-П может вестись только политическими методами7*; средствами же идеологии можно справиться лишь с мракобесами-И. А такой вывод с необходимостью требует внесения уточнений в предмет нашего дальнейшего рассмотрения.

Ограничение в предмете.

Итак, присутствие в нашей жизни, с одной стороны, официально уполномоченных, а с другой – сугубо индивидуальных защитников невежества является, помимо всего прочего, ещё и наглядной иллюстрацией того факта, что на сегодняшний день способная отрицательно влиять на становление нового знания борьба идей складывается из двух потоков, а именно:

– один поток – это собственно внутринаучная борьба идей;

– другой поток – это борьба идей в науке как часть идеологической борьбы более широких общественных образований (государств, классов, реже этносов).

И то, что в отдельных случаях две разновидности борьбы идей могут совершенно сливаться между собой (например, когда в орбиту идейно-политического противостояния втягиваются действительно спорные и не до конца прояснённые концептуальные вопросы, либо когда одна из сторон теоретической дискуссии пытается втянуть своих оппонентов в конфронтацию с политическими институтами), вовсе не означает, будто и в теории их можно не различать.

В самом деле, борьба идей первого рода возникает одновременно с выделением познания в особый род человеческой деятельности и сразу становится одним из важнейших элементов, своего рода смазкой механизма производства идей. Так что когда эта “смазка” почему-либо исчезает, т. е. исчезают конструктивные дискуссии и знание начинает костенеть в догматизме, продуктивность труда исследователей резко снижается, а при длительном сохранении такого положения серьёзные сбои затрагивают не только процесс формирования новых идей, но и освоение уже известного. Поэтому до тех пор, пока существует научный поиск, будет продолжаться и внутринаучная борьба идей; научный же поиск может перестать существовать только вместе с цивилизацией. Тогда как идеологическая борьба, вызываемая антагонизмом между странами или между классами внутри страны, хотя и является неотъемлемой частью жизни предысторического общества, в общеисторическом плане представляет собой явление сугубо временное и преходящее. (Из чего, впрочем, отнюдь не следует, будто связанные с этим процессы не заслуживают внимания и не могут стать предметом специальных исследований.)

Другое немаловажное отличие состоит в том, что спорящие учёные обращаются прежде всего друг к другу, а во внешней аудитории – если дискуссия ведётся публично или через печать – рассчитывают видеть компетентных и беспристрастных арбитров. И если оппонирующая сторона приводит веские контрдоводы, настоящие учёные открыто или по крайней мере перед самими собой признают это и вносят необходимые коррективы в собственную позицию. Совсем иная картина наблюдается в идеологических противостояниях, сопровождающих схватки за материальные ресурсы или власть. Как показывает опыт, участники дискуссий через межгосударственные и тем более классовые фронты если и обращаются напрямую к своим противникам, то разве что в качестве риторического приёма, а в основном их пропаганда нацеливается на тех, кто ещё не включился в происходящую борьбу и не занял никакой определённой идеологической позиции. Потому что можно менять подданства, можно менять партии, но история знает очень мало примеров искренней смены мировоззрения, сколь бы странными ни казались со стороны взгляды его приверженцев и сколь бы убедительно, с точки зрения формальной логики, ни звучали аргументы его противников. Зато известно много примеров того, как люди предпочитали умереть, нежели поступиться своими убеждениями (в частности, так поступали ранние христиане в периоды гонений на них со стороны римского государства).