Он обладал удивительным умением переходить от одного дела к другому, от одного собеседника к другому, словно переворачивал лист книги. Некоторые писатели на него обижались – только что внимательно выслушал, улыбнулся, что-то доверительно шепнул и тут же отвернулся и занялся другим вопросом, другим разговором или чтением».

Руководитель союза соблюдал дистанцию в отношениях с писателями и демонстрировал демократизм в отношениях с обслуживающим персоналом. Это называлось партийной простотой.

Писатель Корней Чуковский вспоминал, как Фадеева показывал артистичный Ираклий Андроников:

«Андроников выпрямляется, словно проглотив аршин, напруживает шею, закидывает голову, шагает сквозь толпу приветствующих его литераторов, как сквозь чащу кустарников, ни с кем не здоровается, не отвечает на многоголосое: «Здравствуй, Саша», «Здравствуйте, Александр Александрович», – и вдруг видит в сторонке уборщицу: здравствуйте, тетя Маруся…»

Фадеев пережил эпоху Большого террора, прекрасно понимая, что происходит в стране. Напутствуя в тридцать седьмом одного писателя перед поездкой на Дальний Восток, объяснял:

– Постарайся быть сдержанным, будь осторожен. Прибывших в город уполномоченных начальники обычно приглашают к себе ночевать. Не поддавайся, ночуй в гостиницах, в доме колхозника. Ночью могут за ними прийти, вот и придется тебе вставать с раскладушки и подписывать протокол.

Никакая осторожность не спасла бы самого Фадеева. И на него в НКВД тоже собирали показания.

12 ноября 1955 года литературный критик Иван Макарьев, который девятнадцать лет провел в лагерях, обратился Фадееву с просьбой написать о нем отзыв для

Комиссии партийного контроля, которая должна была восстановить его в партии: «Меня о тебе в свое время допрашивали с полмесяца. Думаю, что я могу попросить у тебя в обмен за это десять минут».

Переживший лагеря писал Фадееву: «Сам я, конечно, не тот уже Ванька Макарьев, которого ты знал, а больной и искалеченный старик… Могу тебе сказать, что в очень сложной обстановке этих двух десятилетий я держал себя как коммунист – так мне, по крайней мере, кажется».

Этот несчастный человек считал, что он все еще должен доказывать свою невиновность и преданность стране, а не принимать извинения за то, что с ним сделали…

Сталин пожелал сохранить Фадеева, и собранные чекистами показания не понадобились. В 1939 году вождь включил Александра Александровича в состав ЦК партии. 21 декабря пригласил на свое шестидесятилетие. Вечером в Екатерининском зале Кремля состоялся ужин по случаю юбилея вождя. Собралось всего человек семьдесят-восемьдесят. Так что приглашение было знаком особого расположения.

Писатель Корнелий Люцианович Зелинский оставил крайне любопытные воспоминания о своих разговорах с Александром Александровичем Фадеевым. Зелинский пришел к Фадееву жаловаться на то, что его вызывали на Лубянку, угрожали.

Александр Александрович отмахнулся:

– Подумаешь, кто-то тебя там оскорбил, кто-то на тебя возвысил голос. Ты на фронте, вот что ты должен помнить.

Фадеев рассказал Зелинскому о том, как в 1937 году он сам присутствовал на съезде компартии Грузии и покритиковал потом в письме Сталину культ первого секретаря республиканского ЦК Берии. Берия это запомнил. Прошло время, Лаврентий Павлович стал наркомом внутренних дел. Аресты продолжались. Фадеев был очень лояльным человеком, но иногда пытался вступиться за кого-то из тех, кого знал и любил.

Сталин недовольно сказал ему:

– Все ваши писатели изображают из себя каких-то недотрог. Идет борьба, тяжелая борьба. Ты же сам прекрасно знаешь, государство и партия с огромными усилиями вылавливают всех тех, кто вредит строительству социализма, кто начинает сопротивляться. А вы, вместо того чтобы помочь государству, начинаете разыгрывать какие-то фанаберии, писать жалобы и тому подобное.