В то время у деревенских школьников не было портфелей и тем более рюкзаков. Поэтому книги и тетради мы носили в самодельных матерчатых сумках, которые мы называли торбами (по аналогии с принадлежностями людей-попрошаек).

Я был у своей учительницы на особом счету. Дело в том, что еще до школы я уже умел читать, считать и писать буквы и цифры. Весь букварь был прочитан до начала занятий в школе. Этому меня научил мой старший брат, который тогда уже учился в седьмом классе. Кроме того, я был скромным, послушным и очень любопытным мальчиком. Помню, учительница меня любила, часто хвалила, ласково называла по имени, часто нежно обнимала и гладила по головке. Мне это, конечно, очень нравилось.

Еще помню эпизод, связанный с началом войны. Нас пригласили в школу и объявили, что занятия с 1‑го сентября отменяются. Моя учительница позвала меня к себе, нежно обняла и долго молча сидела в задумчивости. О чем она думала в это мгновение, я не знал, но мне было очень грустно и хотелось плакать. Очевидно, расставание с нею для меня было большим горем. Я жил в многодетной, перегруженной заботами крестьянской семье, и моей матери некогда было заниматься нами – детьми. Мне явно не хватало материнской любви и ласки. Думаю, эта учительница и стала для меня той доброй, ласковой мамой, которую я хотел иметь в детстве. Возможно, и я для нее был тем ребенком, которого она мечтала иметь в своей жизни. Она в то время еще не была замужем. Наверное, у нас были родственные души, которые, встретившись в этом сложном, суетнм мире, искренно радовались этому. Вот ведь как бывает в жизни! Доброта, проявленная ко мне, еще ребенку, посторонним в общем-то человеком, осталась в моей памяти на всю жизнь.

Так мы попрощались со школой, еще не зная, как долго будет продолжаться война и перерыв в учебе. К сожалению, когда советские войска освободили всю нашу местность от немецко-фашистских захватчиков и в школе продолжились занятия, моей любимой учительницы в ней уже не оказалось, и никто не знал, куда она уехала. Позже я пытался найти ее след, но безуспешно.

Уже в середине августа 1941 года я увидел живых фрицев. Тогда они были еще очень напыщенными, но, к счастью, еще снисходительными к нам. С удивлением рассматривали нас, взрослых и детей. Вероятно, считали нас за людей низшей расы, улыбались и даже почему-то смеялись, видя наше скромное жилье и одежду. Ведь мы тогда были для них дикарями-лапотниками. Деревенская детвора в летнее время гуляла по улице босиком, что их, вероятно, очень удивляло. Об этом периоде своей жизни я подробно рассказал в романе «Судьба пианистки».

В оккупации мы были около 6 месяцев. Страшное было время из-за драматичности и непредсказуемости событий. В нашей деревне дважды располагалась на несколько дней механизированная немецкая пехота. В это время нас, жителей деревни, выселяли из своих домов, и в них вселялись непрошеные гости. Об этом периоде нашей тревожной жизни я тоже подробно рассказал в упомянутом выше романе. К счастью, никто из жителей нашей деревни не пострадал от немецких репрессий. К чести жителей нашей и соседних деревень скажу, что среди наших селян не было полицаев и предателей. Достаточно сказать, что в нашей деревне во время оккупации находились два члена партии, и никто их не выдал. «Да, были люди в наше время!»

Занятия в школе возобновились 1‑го сентября 1943 года. В это время в деревнях жило еще много горожан, покинувших город из-за его оккупации немцами. В самом городе практически были разрушены все жилые дома и школы. Поэтому пришлось нашу школу срочно делать семилетней. Ну а здание-то осталось прежним, рассчитанным на занятия учеников только четырёх первых классов! Было принято решение договориться с деревенскими жителями об открытии в их домах школьных классов. В результате в деревенских домах одновременно находились хозяева домов и мы – школьники. Как мы уживались тогда вместе, даже сейчас мне трудно представить. Запомнились такие интересные эпизоды. В середине дня хозяева нашего дома-класса, естественно, устраивали обед, и по всему дому распространялся запах вкусных щей или супов. Нам, конечно, приходилось глотать слюнки (время-то было голодное) и продолжать заниматься. После сытного обеда хозяин дома обычно залезал на теплую печку и укладывался спать. Все было б хорошо, если бы он не начинал громко храпеть. У нас это, естественно, вызывало смех, но приходилось терпеть. Мы ведь не могли делать ему замечание, так как он мог рассердиться и выставить нас на улицу. Мы ж своим присутствием тоже доставляли ему неудобство, но он же терпел нас! Занятия проводились в одну смену. В это время хозяевам дома, естественно, приходилось вместе с нами присутствовать на уроках и «учиться». Вот в таких «тепличных» домашних условиях в военное время мы учились. Но все понимали, что так надо! Мы и деревенские жители вынуждены были мириться с такими неудобствами. Часто дело доходило до смешной ситуации. Например, ученики этой деревни жили в одних домах, а учиться ходили в другие, хотя в их домах тоже были классы, только для других учеников. Так было до тех пор, пока в городе не начали интенсивно строить жилые дома для населения и школы для учащихся. Но сельские школьники и после этого продолжали учиться в таких стесненных условиях. Трудное было время, но мы с честью его пережили! Окончив семь классов, я перешел учиться в лучшую городскую школу и был в ней, между прочим, не последним учеником. Только я в своем классе окончил ее с медалью, правда, серебряной.