Однако до войны он действительно «прославился» среди крупных рабочих сообществ как бессердечный аристократ, недрогнувшей рукой посылавший войска для устрашения забастовщиков. В довоенный период решения и действия Черчилля в Тонипанди[4] в 1910 году и во время Всеобщей стачки[5] в 1926-м сделали его олицетворением черствости тори.

Таким образом, несмотря на все заявления, что Черчилль десятилетиями был объектом нездорового поклонения, следует напомнить, что всегда существовала и противоположная точка зрения. И, как любой другой сложный, замысловатый узор жизни, все эти разные грани, как мы увидим, точны и абсолютно правомерны.

[6],[7]

«Уинстон полон гнилого тщеславия, – писала о Черчилле Марго Асквит. – Он бы уже от него умер, если бы не его крепкое здоровье».

Марго была супругой премьер-министра Герберта Генри Асквита. И наблюдала за Черчиллем холодным, неприязненным взглядом: по ее мнению, он был совершенно непозволительно наэлектризован возбуждением из-за надвигающейся войны. Это впечатление, которое разделяли многие другие, будет определять отношение к Черчиллю годы и десятилетия.

Между тем более чем возможно, что миссис Асквит, считая его высокомерным и тщеславным, в корне заблуждалась в своем отвращении. В 1914 году Черчилль лучше, чем многие, осознавал, ужасы какого масштаба ожидают мир. Он отнюдь не был беспечным.

В юности, на закате XIX века, Черчилль изучал искусство разрешения конфликтов, будучи курсантом Королевского военного училища в Сандхерсте[8]. К тому времени уже было очевидно, что эпоха великих войн с ее щегольскими мундирами, сверкающими саблями и прекрасными боевыми скакунами канула в Лету. Более того, всем казалось, что грядет новая эпоха – эпоха мира. Черчилль и его однокашник, еще один подросток, учившийся в Сандхерсте в 1893 году, задавались вопросом: разве возможна вообще новая война в Европе?

«В ту пору было откровенно жаль, что этот вопрос носил умозрительный характер, – однажды написал Черчилль о периоде своего военного обучения, – и что эпоха войн между цивилизованными нациями ушла навсегда. Живи мы всего сотней лет ранее, какое чудесное будущее ждало бы нас! Только представьте, что значило быть девятнадцатилетним в 1793 году, накануне более чем двадцатилетней войны против Наполеона! Однако теперь с этим покончено. Британская армия не открывала огонь по войскам белой расы со времен Крыма (1853–1856), и теперь, когда мир стал столь благоразумным и миролюбивым – да еще и столь демократичным, – великие дни миновали».

Безусловно, эта смесь явной иронии и вполне искреннего романтизма, высказанная много лет спустя, довольно легкомысленна, но все равно в ней слышится – и подчеркивается – предощущение Черчиллем грядущей тьмы.

4 августа 1914 года война обрела новый статус. После вторжения Германии в Бельгию весь континент жил с максимально скверными предчувствиями. «Роллс-ройс» Министерства иностранных дел остановился у посольства Германии, а в Берлине неуправляемая толпа швыряла булыжники и кирпичи в окна британского посольства. Страны предъявили друг другу ультиматумы, а Черчилль – на тот момент первый лорд Адмиралтейства, отвечавший за Королевский флот, – без более широких консультаций подготовил перебазировку флотилии британских военных кораблей в Скапа-Флоу на Оркнейских островах.

Поздним вечером, когда часы с каждым очередным боем приближали мир к войне, Марго Асквит находилась на Даунинг-стрит вместе со своими домочадцами. Прошел день, полный телеграмм и страха. Марго, ее муж и все собравшиеся в здании ожидали начала войны.