Ночь с тринадцатого на четырнадцатый день месяца Белхаоля была ночью поклонения Гаиллирису – покровителю Харрены. Элиен к своему стыду напрочь забыл об этом. Эллат освежил его память.

Кузница была невелика. В ней Элиена ждала чаша с Медом Поэзии, пышущий жаром горн и двое помощников, в которых сын Тремгора не без удивления признал утренних стражей. Обломки мечей – его и Эллата – были бережно разложены на алом шелковом полотнище.

«Что со всем этим делать?» – растерянно подумал Элиен, осматривая стальные осколки. Он никогда не переплавлял два старых меча в один новый. Любой кузнец, предложи ему подмастерье такую работу, надает ему увесистых тумаков и прогонит в красильщики тканей.

Сын Тремгора не мог пойти к Эллату и надавать ему тумаков. Не мог погнать сотинальма в красильщики тканей. Элиен был на грани отчаяния.

Его помощники безучастно ожидали приказаний.

Не зная с чего начать, сын Тремгора взял чашу и сделал скупой глоток. Это был отменный Мед Поэзии. Лучший из всего, что он пил за свою жизнь. Элиен осушил чашу до дна. По телу разлилось мягкое тепло. В просветляющейся голове зазвенел хрусталь. Нет, он решительно никогда не пил ничего подобного.

Твердым голосом Элиен приказал:

– Еще меду мне. Живо!

Когда Элиен возвратился в гостевой покой, он чувствовал себя усталым и обессиленным. Перед глазами проплывали сполохи разноцветного пламени, в ушах все еще стоял грохот кузнечного молота.

Он растянулся на ложе, которое с легкостью могло бы вместить семерых. У дверей коптил масляный светильник, изменчивые тени ползали по потолку и стенам.

За окном поднялся ветер. Элиен подумал о том, что Эллату, быть может, тоже не до сна. Не исключено, он тоже сейчас слушает этот глухой гул ветра и слышит зловещий сиплый посвист в отверстой глотке Хуммера. Третий Вздох…

Внимание Элиена привлек искусно расшитый гобелен на стене над его ложем. Харренские солдаты, мал мала меньше, осаждают грютскую крепость, тоже маленькую. Чуть повыше харренское войско – крохотные фигурки с копьями размером в портновскую иглу – переправляется через Орис. Обоз и пленные, неровные ряды, река изгибается затейливым поясом…

Еще выше: харренское войско входит с триумфом в некий город. Балконы домов и стены украшены цветами. Над их головами сияет солнце величиной с медный авр. «Похоже, – подумалось Элиену, – художник задался целью изобразить историю войны с Эстартой без каких бы то ни было сокращений».

Ветер за окном усилился. Одна фигурка из сцены, занявшей левый крайний угол гобелена, пискнула «энно!» и спрыгнула на ногу Элиена, обретая объем и вес. За ней с тем же победным кличем высыпала на ложе и остальная солдатня. Элиену показалось, что на него со стены обрушился самый необычайный в мире муравейник.

Муравьи, однако, были вооружены, и хотя каждый в отдельности меч – миниатюра искуснейшей работы – ничего не значил, все вместе они составляли изрядную силу.

Набросившись на Элиена, все это крохотное войско принялось колоть, рубить и резать. Очнувшись от потрясения, Элиен вскочил со своего ложа и начал судорожно отряхивать кровожадное племя с живота, плеч, рук.

Не тут-то было. Многие упали, но кое-кто держался крепко, уцепившись за волосы и одежду. Элиен чувствовал, как впиваются в его кожу острые иглы копий, как лезвия крохотных мечей рассекают его плоть. Нет, муравьи на такое не способны.

С гобелена сходили все новые и новые отряды. На Элиена обрушились сотни стрел. Каждая из них была ничем. Все вместе они составляли боль. Элиен закрыл лицо рукой и отступил.

Перед его мысленным взором предстал Мудрый Пес Харрены. «Не может быть честного боя. Началась эпоха Третьего Вздоха Хуммера». Так говорил Эллат, всматриваясь в сумерки сада. Гобелены, видимо, теперь заодно с Хуммером. Гобелен.