Фундаментом для дома ужасов служит спокойствие.
Джером К. Эдвардс. «Энциклопедия драматического театра» (1865)
Летний вечер красив. Река течет размеренно, и лодка скользит неторопливо. Тени прибрежных кустов чертят на воде знаки причудливой каллиграфии.
Сестренки Лидделл сидят на самом носу; он взглянул на часы (тик-так) и снова взялся за весла. Волны по воде.
И больше никого нет. Все вокруг такое спокойное, умиротворяющее.
Тик-так.
Кое-что ему непонятно: где же другие? Почему он один в этой лодке с тремя дочками декана?
Пелена из теней и света на зеленоватой воде. Девочки отвечают на его взгляд улыбками. Розовые банты на их платьях и шляпках развеваются на ветру.
Он понимает, что видит сон, потому что это плавание на лодке происходило совсем не так. Вообще-то, теперь он видит только Алису. Никого больше нет – ни в лодке, ни на берегу. Возможно, и во всем мире тоже. Насколько ему известно, Алиса Лидделл сейчас не маленькая девочка: ей больше двадцати лет, и она замужем.
Все это давно прошло, сцена, которую он сейчас проживает, – всего лишь сладкий обман.
Но как же приятно любоваться ею в этот вечер цвета сепии!
Алиса прерывает его размышления:
– Ваше преподобие, полезли в кроличью нору?
– Полезли, – отвечает он не раздумывая. А затем начинает сомневаться: – Но там темно… Ты не боишься?
– Я не боюсь. А вы?
– Ну конечно же нет.
Он сам знает, что лжет. Потому что на самом деле кроличья нора внушает ему ужас.
Но ответ уже дан, пути назад нет, думает он. Он уже согласился.
Тик-так. ТИК-ТАК.
Что это за звук? Так тикают часы на комоде в спальне, понимает он.
ТИК-ТАК.
Ах, боже мой, боже мой! Я опаздываю.
Он вспоминает, что по прибытии в Кларендон попросил директора выделить ему часы. Ему нужно иметь рядом с собой часы, а еще тетради и книги. Жизнь его упорядочена.
Он гребет, не отводя взгляда от девочки. Улыбка Алисы не знает усталости, как будто ее нарисовали на лице. И в самом деле, стоит приглядеться внимательнее, и вся она кажется ему преувеличением. Складки на лице такие четкие, что это должно быть болезненно для девочки. И даже мучительно. Он смотрит на неподвижную улыбку. И, кажется, различает между губ маленькие зубки.
Внезапно он сознает, что они заблудились, что повсюду туман.
И понимает, что они погружаются.
В кроличью нору.
ТИК-ТАК.
Туман густеет настолько, что не видно даже лица Алисы. Ему различимы только жемчужины неподвижной улыбки, ряды заостренных по краям косточек.
– Ваше преподобие, – говорит она из этой улыбки.
Но голос изменился: он звучит низко, как у взрослого человека.
– Кто вы? – Он отложил весла.
И он уже знает ответ.
– Ваше преподобие, мы в кроличьей норе. КЛАРЕНДОН-ХАУС и есть КРОЛИЧЬЯ НОРА. Из нее никому НЕ ВЫБРАТЬСЯ…
Улыбка видоизменяется: она чернеет и наплывает на губы… Теперь это искривленный край черного цилиндра. Туман рассеивается, остается одна темнота. Чистый безупречный сумрак. И силуэт человека в цилиндре.
Гигантский, заполняющий собой все пространство.
– Я РАССКАЖУ вам, что будет дальше, – говорит Шляпник. – Это будет забавно, потому что вы сами знаете все, как будто вы это написали… Но на сей раз вы не будете АВТОРОМ… Автором с этого момента буду Я…
ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.
Психиатры
Когда Кэрролл удалился в свою комнату, а я уложила моего пациента и поднялась к себе в спальню, я снова открыла книгу про Алису.
Я читала, но совершенно не могла сосредоточиться, поминутно возвращаясь к волнующей новости: сюда приедет мой бывший начальник, врач из Эшертона! Как будто жизнь моя имеет определенное направление, как будто подо мной проходит глубинное течение, и оно влечет меня к месту слияния всего.