Цель их деятельности была такова: они подыскивали людей, страдающих какими-либо неизлечимым недугом и сами вершили над ними суд, используя в дальнейшем их тела для исследования. Больной умирал на столе, во время операции, когда врачи удаляли тот или иной орган и наблюдали за мучениями пациента, записывая все подробно в своих книгах.

С их деятельностью не могли мириться ни власть, ни тем более церковь, и общество было запрещено и объявлено вне закона. Но ведь всем известно: то, что запрещено, произрастает и из камня, и из песка. Так и общество антигиппократов. Оно, подобно липкой невидимой паутине, распространялось по всему миру, заманивая в свои сети все больше и больше народу.

Никто не знал, сколько человек объединяет это общество, где находится центр, кто им руководит. Этим человеком мог оказаться кто угодно – и губернатор, и самый уважаемый врач.

При посвящении в члены общества молодые люди не находят ничего предосудительного в его деятельности, и потому удивляются праведному гневу властей и церкви по отношению к врачам, состоящим в нем.

Главы обществ, сначала в целях общей работы, просят молодых не распространяться об их существовании, а когда молодой человек начинает понимать, что это вовсе не фанатичное служение делу, а некое жестокое извращение, не знающее границ, безжалостное и лишенное гуманности, становится поздно. Им уже не вырваться из круга, ломающего их судьбы и делающего из них рабов, видящих перед собой только тела и деньги. Сострадание покидает их души.

Неделю Дмитрий Богун добирался до хутора Ближнего, терпел все неудобства этой поездки.

Ведь он знал, что в случае провала его самого ждет та же участь, что и обреченных.

– Я приехал заменить на время Филиппа Одинцова, – сказал он старосте хутора Степану Ярмакову. Тот лишь пожал плечами и определил Дмитрия на постой к Алексею Козлову, ученику Филиппа.

– Поживешь пока с ним, а там видно будет, – сказал он на прощание.

– А меня кто-нибудь спросил? – злой и раскрасневшийся Алексей смотрел в глаза Степану и ждал ответа.

– Ты, щенок, радуйся, что еще под крышей живешь! Скоро можешь и того лишиться! Иди прочь! – Степан уже сел обедать, когда к нему ворвался Алексей, а этого он не любил.

– Может, надо было хоть предупредить мальчишку, – вмешалась жена Степана Ольга, – он ведь с Филиппом работал, а теперь – мало, что Филиппа нет, так еще работать и жить придется с другим чело…

– Ты замолчишь или нет! – закричал Степан и ударил кулаком по столу. – Отыскалась, тоже мне, заступница! Что, небось, тоже скучаешь по молодому лекарю? Знаю я вас, баб, стервы!

– Ты чего мелешь-то? – Ольга подперла руками бедра и смотрела на мужа. – Совсем ополоумел?

Степан настолько резко встал из-за стола, что опрокинул миску со щами.

– А-а-а-а! – заорал он нечеловеческим голосом, держась за причинное место. – Сжег! Все себе сжег! А-а-о-ой! Все из-за тебя, – он выбежал на улицу и влез в дубовую кадку с дождевой водой.

Как только он выбежал, Ольга залилась веселым смехом. Она смеялась так громко, что ее слышал с улицы даже Степан.

– Чего ржешь теперь? Ага, обварила мужика, теперь, наверное, и рада, что калекой останусь! Но запомни! Я и тебе гулять не позволю!

Ревнив он был без меры, оттуда и беды все.

– Ой, ой, помолчи хоть немного, а то у меня живот сведет от коликов! – Ольга вышла на крыльцо и, увидев своего мужа в кадке, опять залилась смехом.

– Ты мне объясни, чего смешного-то? – взорвался Степан.

– Я… я щи эти час назад разогрела, а пока ты с новым лекарем прошатался, они уж и поостыли! Так что рано ты… в кадку-то… – она опять закатилась смехом и вошла в дом. На улице уже начали собираться соседки и с недоумением глядеть на старосту, сидящего в кадке.