Вот как только приехала сюда Марионилла, по словам участкового, начали в Опашке происходить странные вещи. Их нельзя было объяснить с бухты – барахты. Надобно было думать и ворочать мозгами, чего тут никто особо делать не умел. Да что там! Где у нас сейчас мозгами то ворочают! Всё больше капиталами, да локтями…

Бабка Палладия пребывала в абсолютном разуме, и потому к ней рекой текли любители фольклора и всяких старинных побасенок. Марионилла не могла говорить. По крайней мере, никто здесь не слыхал ее голоса. Старуха Серафима вела странный образ жизни, ела только хлеб и пила только воду, на летние и осенние месяцы уходила «в странное» по окрестным деревням и возвращалась зимовать, принося страшные вести про неправедное госустройство, коррупцию и лояльность к геям, называя новое устройство мира мракобесием, мздоимством и содомией. Насельники монастыря про это улыбались и серьёзно помалкивали, но бабка Палладия таких слов и определений не знала. На речи Серафимы только морщилась и ругалась.

– Бабка! Ты уже совсем из ума выжила! Насмотришься телевизера то и ну тебя колдобит! Тебе бы в дом старичков пора, чтобы там тебя обихаживали, да с ложки манкой откармливали! – бурчала Палладия

– Сама туда иди! – отвечала Серафима – Я ещё тут по своему двору потопаю! Пока ноги ходют.

Палладия вообще была неграмотная, потому что ленивая. Всё на сказках выезжала.

Когда – то, после революции, сюда, в Опашку и на берег Пини, пригнали молодежь разрабатывать русло реки, добывать строительный песок и глину. В конце концов разрыли его насмерть, распустив Пиню на несколько озер. К счастью, после войны разработка сама замулилась и река потихоньку вернулась в старое русло, но обмелела.

Потом налетели колхозники. Сажали на бедных полях всякие сурепки да рапсы для животноводческого комплекса. После войны из всей деревни осталось двенадцать домов: из семидесяти мужиков с фронта пришли четверо… и долго не возвращалась Опашка к жизни. Ну, и после того, как на круглой площади раскатали церковь и так бросили брёвна, думая построить клуб, стала из села деревней.

Наконец, в начале девяностых приехали иеговисты: скупили избы у сельсовета, сидящего в соседнем относительно ещё «многолюдном» селе Хамове, развели хозяйство, стали домовничать. Палладия думала тоже в ихнюю веру перекинуться: больно красивые книжицы разносили, в которых все так славно, благообразно прописано, а главное – понятно, не то что в Библии… Серафима ее побила палкой, и Палладия передумала.

Теперь Палладия почти перестала ходить со двора, её мучил целый букет диковинных болезней, половину из которых она придумала для особенной к себе жалости. Внук Серёня прислал ей в помощь свою кузину Мариониллу, дочку покойной сестры. Хорошо, что немую: хоть не говорила поперек и не лезла с другими разговорами.

Вот, совсем недавно, сюда, на холмы и луга, пришли незнакомые люди в строгих цивильных костюмах и с ними охранники. Что-то они тут ходили, смотрели, изыскивали…

– Принесло их, церноризцев да мракобесов! – ругалась тогда Серафима.

Одним из них, впрочем, был внук бабки Палладии, занимающий руководящую должность в крупной компании. Он зашёл к бабушке с подарками, приволок плазму – телевизор, подключил для Мариониллы на чердаке усилитель сигнала для домашнего Интернета, оставил еды и средств для мытья посуды на что Палладия досадовала, а Марионилла радовалась, как дитя. Но потом подуспокоилась, когда оказалось, что Интернет брал только в туалете, на улице, где можно было просиживать часами в тишине, но в неудобстве, или как минимум, стоять рядом с ним.