- Как всё прошло? - интересуюсь у Вани, когда он приходит, радуясь, что есть возможность отвлечься от мыслей, что все чаще преследуют меня.

Он рассказывает о нерадивой шпане, что не знала, на кого позарилась. Предлагаю ему выпить.

- А пожрать есть? - спрашивает Ваня.

Зову Лёню и прошу организовать нам стол. Минут через двадцать всё готово, и я отправляю парня спать. Мы остаёмся одни.

- Давай напьемся, - предлагаю Ване.

- Я не против, - он подвигает мне свой стакан, и я наливаю ему коньяк.

Пьём молча, говорить не хочется, Ванька и так все знает и понимает. Вскоре ему приходит сообщение. Он напрягается и переворачивает телефон экраном вверх. Его брови ползут вверх. А потом он начинает улыбаться и что-то пишет. Наблюдаю за ним, искренне радуюсь, видя в нем такие перемены. С тем же довольным лицом он откладывает телефон.

- Я рад за тебя, - говорю ему, но Ваня тут же включает дурачка.
- Не понимаю, о чём ты.

- Брось, Вань. Это ведь хорошо, что ты начинаешь жить... - Мне не удаётся скрыть тоску в голосе, но Ваня мне как сын и я очень хочу, чтобы он выбрался из болота, в которое полез за мной.

- Давай без этого, - фыркает парень.

Я больше ничего не говорю. Значит не время. Ваня остаётся у меня на выходные.

Последняя неделя ноября, уже в пятницу будет День рождения Адель. Я все больше погружаюсь в себя, а Ванька рядом. И я ему благодарен, очень. Я знаю, он тоже переживает, но он справляется по-другому, я рад, что он нашел способ... Я не нашёл.

И если в понедельник ещё как-то держусь, то во вторник накатывает цунами из боли, горя, одиночества, тоски и какого-то отчаяния. Сегодня я даже не выезжал в город, закрылся у себя в кабинете. Сначала просто пью, в надежде, что станет легче. Нет, не становится, становится больнее. Одиночество вообще очень отвратительное чувство, особенно, если ты знаешь другую сторону жизни. Знаешь, как это, когда тебя любят и ждут, когда ты для кого-то воздух, а они воздух для тебя. И вы дышите друг другом, а потом этот воздух отнимают. И ты медленно начинаешь задыхаться. Со стола летит вся канцелярия. Но этого мало, с криком отчаяния переворачиваю стол. Хватаю с подоконника кашпо с каким-то цветком и швыряю его в стену.
На шум прибегает Лёня.

- Вячеслав Борисович... - бормочет он, глядя на погром и то, с каким остервенением я швыряю в стену все, что попадается под руку.

- Вон! - ору я. Но парень не двигается, - Пошёл вон!!! Или я выгоню тебя из своего дома! - кажется, какая-то книга летит в парня, и он вовремя скрывается за дверью.

Чувствую себя зверем, загнанным в ловушку, из которой нет выхода. Хочется сдохнуть. И быть там, рядом с ними. Но даже это мне не светит. После всего того, что я творил, мне дорога в ад, а они ангелы, живущие в раю. Так какая разница в каком аду жить? Здесь на земле, или там – в загробном мире.
Обессилено спускаюсь по стене и смотрю в одну точку. Я не знаю, сколько так сижу, но вскоре рядом опускается Ваня. Он молчит, и я благодарен ему за то, что он рядом. Он тот якорь, который меня держит. Ради которого я возьму себя в руки и обязательно буду жить дальше.

Ваня остается у меня. Лишь ненадолго уезжает в четверг решить кое-какие вопросы и снова возвращается. Следующие три дня мы проводим в доме абсолютно одни. Даже Лёне не позволено приходить в дом. Я пью, много пью.
В День рождения дочки я плачу, прижимая к себе ее плюшевого зайца. Она выбрала его сама, когда ей было года три. Вцепилась в него в магазине, пришлось купить. Так до пятнадцати лет и спала с ним, сначала в обнимку, потом он просто сидел в изголовье. А когда она расстраивалась, то плакала, обнимая одной рукой зайца, а второй – меня. Этот заяц и фото, что хранится в моей комнате – единственные вещи из прошлой жизни, которые я забрал из своей квартиры.