– Неужели у него всё серьёзно?

– Не знаю, Инна, правда, не знаю. Он-то привёл её в кафе не зная, что я выйду на смену. А отец молчал бы.  Ну, знаешь, все эти мужские заморочки. К тому же отец чувствует себя виноватым перед Кирюхой. Всё-таки отчим.

– Да, – вздохнула Инна. – Ситуация.

– Не дрейфь! Я полностью на твоей стороне, подруженька.

– Спасибо, дорогая.

– Если что узнаю, обязательно тебе расскажу.

– Только на это и надеюсь, – ещё раз вздохнула Инна.

Маша разорвала соединение, а Инна завалилась на диван, прямо поверх лепестков роз. Укрылась тонким одеялом. Свечи постепенно догорали до металлических подсвечников и гасли. Плотные шторы не пропускали в комнату первые лучи восходящего солнца.

«Никто не может у меня отобрать то, что принадлежит мне, – вытирала Инна злые слёзы. – А Кира мой! Я столько сил потратила, чтобы устроить свою жизнь. Никому не позволю её разрушить! Да и лучше так будет для всех. Кирилл не умеет любить. Только брать. Посмотрим, что запоёт бабёнка, когда узнает, что её Кирочка не брезгует со старушками в постельке кувыркаться, ради меня любимой. Посмотрим… Главное узнать, кто она и где живёт. А там уж…»

И она уснула, переполненная жаждой мести.

«В чужом глазу и соринку видно, а в своём и бревно не заметно»… Кто не знает эту  простую и старую, как мир поговорку. Вот только слова словами, а на практике трудно, а порой и невозможно воспользоваться мудрым советом. Да, и нужен ли этот совет, будь он хоть трижды умным, когда душа горит, перед глазами любовная дымка, а тело бросает то в жар, то в холод от страсти, бурлящей внутри…

Женщины сдерживали себя ровно до того момента, пока не хлопнула входная дверь, оповещая, что единственный зритель исчез с горизонта.

Первой в волосы ненавистной девки своего обожаемого сына вцепилась Кристина Олеговна, но Оля не растерялась и тоже запустила свои руки в волосы женщине, которая посмела оскорблять её в её же собственной квартире.

Так пыхтя и осыпая друг друга проклятиями и различными нецензурными словами, которые они постеснялись бы употреблять при Диме, дабы сохранить перед ним приличный и благовидный вид, они простояли минут пятнадцать. Возможно эта демонстрация силы и знаний русского нецензурного языка продлилась бы и дальше, но неожиданно Оля так заковыристо обозвала Кристину Олеговну, что та ойкнула от неожиданности:

– Уж не из Ждановки ли ты? – удивилась женщина.

– Моя бабушка из Ждановки. Я у неё до десятого класса каждое лето проводила.

– А бабку не Ирой Петровной случайно кличут?

Оля застыла, даже хватку ослабила:

– Откуда знаете?

– Так ты Ольга. Девчонка, которая вечно с зелёными коленками расхаживала.

– Ну, да, – растерялась девушка.

– А я тётя Кристина, соседка твоей бабки, мои родители жили в доме напротив, пока не умерли. Вот мир-то тесен.

Кристина Олеговна отпустила Олю и та, ошарашенная заявлением женщины, тоже выпустила её волосы из рук.

– А я слышу слова знакомые. Да и за волосы ты тянешь, как Ирина Петровна, – прокомментировала Кристина Олеговна.

– А вы с бабушкой? – подозрительно посмотрела на неё молодая женщина, не договорив.

– Ой, – махнула рукой та и загадочно улыбнулась, – чего только в жизни не было.

Женщины тяжело дыша по-новому смотрели друг на друга: Оля восторженно, сколько историй она слышала от бабки о хитрой соседской девочке, которая и по садам лазила, и сено в сарае поджигала, и с моста прыгала, тогда  как даже самые смелые ребята отказывались; Кристина Олеговна надменно, что выросла конечно девочка, ничего не скажешь, но Димочке всё равно не чета, больно амбициозная и прожжённая жизнью.