Была больше тысячи лет назад, пока у братьев Хьялмы не прорезались зубы.

Сармат отсалютовал Ярхо кувшином.

– За твое здоровье. С тобой, конечно, и без здравицы ничего не сделается, но это я так…

Годы шли, но что-то оставалось неизменным. Ярхо по-прежнему бросался из битвы в битву, а один из его братьев сидел на княжеском кресле. Правда, Хьялма не пил, не ворковал с многочисленными женами и не любовался золотыми диковинками, но и на нем бременем висели грехи – неизвестно, чьи были тяжелее. Немудрено, что Ярхо решил служить Сармату. Не чета Хьялме, он никогда не был для Ярхо ни господином, ни повелителем.

Ярхо знал, что не вправе осуждать. Как бы то ни было, Хьялма правил огромными землями. Он жестко пресек посягательства на престол любых удельных князьков и дальних родичей, лихих разбойников и родовитых горожан. Он расширил владения и без того самого большого княжества, когда-либо существовавшего под этим небом. Страшной ценой, как тогда считал Ярхо, еще не знавший, что действительно страшная цена – это та, которой он расплатится за свое предательство.

Пускай. Что теперь размышлять.

Прошлое не вернуть, хотя сейчас казалось, что возвратился кусочек их юношества. Что Сармату снова не больше шестнадцати, он до лихого буйства напился с друзьями и случайно попался Ярхо, который смотрел на него живыми глазами, а не осколками вплавленной породы.

Сармат перехватил почти опустевший кувшин, развернулся в кресле и сел полубоком, закинув ноги на подлокотник.

– Расскажешь что-нибудь любопытное? – Хохотнул невесело. – Сколько пришлось прирезать пахарей, ожидающих, что придет он и их защитит? – Его передернуло, и Сармат рявкнул: – Умолкни, дура.

Его жена перебирала музыку так тихо, что та тонула в звуке шагов Ярхо, – теперь застыла, сгорбившись над полом. Жалобно звякнули ее браслеты, зацепившиеся за ткань юбки.

Если Сармат грубил женщинам, даже самым для него непривлекательным, дело было из ряда вон.

– Вставай, – потребовал Ярхо.

– Что? – Сармат вскинул бровь. – Прости, кажется, я ослышался. – Он тряхнул головой. Зазвенели, столкнувшись друг с другом, золотые зажимы на косах, янтарно-рыжих в освещении этого чертога. – На мгновение мне показалось, что ты что-то мне приказа…

– Вставай. Иначе сам вздерну.

Окаменевшие мышцы не знали усталости, и Ярхо помнил это, но ему показалось, что гранитный язык несколько утомился.

Сармат медленно убрал ноги с подлокотника, грохнул ступнями об пол. Набычившись, подался вперед. Зашипел:

– Все ли хорошо с твоей булыжной головой, братец?

Трезвый или слегка захмелевший, Сармат никогда бы не посмел сказать подобное. А такой – смог. Он немного путался в словах, но держался сносно, хотя Сарматовы глаза стали совсем шальными, пылающими, и это его выдало: мертвецки пьян. Еще чуть-чуть, и рухнул бы без чувств.

Твердая рука сгребла за ворот, потянула вверх.

Ярхо не чувствовал ни досады, ни раздражения, ничего. И вместе с тем ощущал нечто слабое, слегка теплившееся. Отголосок того, что бушевало бы пламенем в сознании человека, но едва докатывало до него, облаченного в камень. Как шум прибоя, доносившийся из-за далеких скал.

– Я подавляю мятежи, – выдавливал Ярхо медленно, и каждое его слово рокотало. – А ты здесь напиваешься до полусмерти.

Брат оглушенно колыхнулся в хватке. Будь он трезв, легко бы вырвался – Ярхо даже не до конца сжал пальцы на рубахе.

Отдавать приказы воинам было не в пример легче, чем объяснять Сармату, какой же он испугавшийся Хьялмы дурень. Толку защищать подходы к Матерь-горе, если в ней – чудовище, день ото дня слабеющее от безвылазного сидения и страха?