И со всей силой бью головой в оскаленное лицо. Еле оторвавшись от набежавшей ватаги, перепрыгнув через упавшего без памяти, уже было предвкушавшего победу противника, немного выровнял дыхание и оглянулся. Набегали сразу трое. Снова прием айкидо, удобный тем, что, используя инерцию нападающего, только придаешь его телу нужное направление. Отправив его в свободное парение за пределы поляны, брякнулся в ноги остальным. Двое или трое перелетели через меня, довольно жестко приземлившись. Я же, вскочив, тут же схлопотал в ухо.

Ну, это уже мелочи! Левой в пузо, правой в челюсть. Кто-то вцепился со спины, чтобы тут же отвалиться, получив локтем в печень. Самыми рьяными себя показали рязанский воевода и коломенские монахи. Черемисы да мордва сразу сдали позиции и после первого же жесткого приземления больше в драку не лезли. Человеческое тело – это шарниры, рычаги, к которым порой даже много сил прикладывать не приходится, чтобы вывернуть, без особых усилий отшвыривая центнер потного тела, а то и все полтора на приличное расстояние. Я, пританцовывая в боксерской стойке, продолжал контролировать ситуацию, отмечая бессильный гнев в лицах противников, упорно поднимающихся с пыльной посыпанной опилками арены, не понимающих, каким коварством или колдовством я смог их одолеть. Тысячи глаз наблюдали за тем, как разъяренные, ревущие от злости и обиды прославленные воины разлетались от меня в разные стороны, утирая кровавые сопли.

Некоторые из них после трех или четырех попыток больше не решались вступать в драку, хоть толпа их и подначивала не сдаваться, бить до конца. Последним остался монах Афанасий, который, похоже, боли вообще не чувствовал или был настолько терпелив, что мои болевые приемы на него не действовали. С покрасневшими от натуги глазами он наваливался на меня всей тушей, стараясь придавить к земле, но у него не получалось. Мне всякий раз удавалось вывернуться, и я продолжал упорно долбить его в солнечное сплетение, чтобы тот окончательно сбил дыхание и не смог больше нападать.

Наконец-то, задыхаясь и скрючиваясь от боли в животе, он ткнулся мне в ноги, от бессильной ярости укусив за щиколотку, вызвав смех у зрителей.

– ВДВ и в Африке ВДВ, – произнес я непонятную для Афанасия фразу, оторвав его от моей ноги и примирительно похлопывая по спине, потащил шатающуюся фигуру неудачливого соперника из круга под одобрительные возгласы довольной увиденным шоу публики.

Выступление показало, что я в не самой плохой форме, но так занят внедрением технологий, что совершенствоваться просто не остается ни сил, ни времени. Как бы там ни было, тысячи свидетелей теперь понесут весть о том, что Коваря даже дюжиной матерых мужиков, хоть и безоружных, а все одно не одолеть. Слухи, толки, небылицы – их нужно лепить, формировать, подкармливать, подстраивать, подкраивать так, чтобы одними только разговорами обо мне отбивалась охота со мной связываться.

Всех, кто бросил мне вызов в этот день, я пригласил за свой стол, поставленный чуть выше остальных, на свежих досках настила у главных ворот. Уходить праздновать во внутреннюю крепость было бы недемократично. Пить да праздновать с Коварем за одним столом допускался не каждый, но поражение в поединке дало такое право побежденным, заставив всех примириться. Возбужденные разговоры о прошедшем бое переводились в шутку, а оба монаха, чуть выпив, так и вовсе полезли обниматься да брататься.

Рязанский воевода, похоже, возгордился тем, что мы вроде как земляки, а та мелочь, что я с трудом понимаю язык, на котором он ко мне всякий раз обращался, его совершенно не смущала.