Среди них было много приличных мужиков, с которыми не грех было и пропустить рюмочку в праздник, но большинство людей в погонах, приходивших к нему в последнее время, вызывали у него чувство стойкого отвращения. Сам себе он честно признавался, что причиной этому был в первую очередь возраст – поколение сменилось. Теперь с теми, кто приходит, на равных говорить вроде как несолидно, все поголовно кажутся глупыми. Одногодки большей частью повыходили на пенсию. Поэтому, зная, что рано или поздно к нему нагрянут с осточертевшими вопросами, а потом ещё, может быть, придётся идти подтверждать показания в суде, он заранее злился, что, впрочем, никак не отражалось на его округлом, толстощёком лице. Злость его никогда не прорывалась наружу. Сам он был склонен приписывать свою выдержку специфике работы. Или всё наоборот – это его характер привёл его много лет назад в медицинский институт и заставил пойти на кафедру патанатомии?

Голос говорившего с ним по телефону ему, однако, понравился. Ровесник, скорее всего. Сухой какой‑то голос, слова будто цедит, но не сквозь зубы, вопреки известному штампу, а как будто фильтруя, обдумывая. Это пришлось Кагарлицкому по душе настолько, что неожиданно для самого себя он предложил звонившему приехать к нему прямо домой.

Переставляя на кухне чашки, он задумался, надо ли спуститься в магазин и прикупить что‑нибудь к чаю. Спускаться никуда не хотелось, прошедший день дался ему нелегко. Заполнял и заполнял отчёты по итогам прошлого года. Успеть бы к концу квартала. Лучше бы вскрытия одно за другим. Сейчас хотелось просто насладиться нечасто бывавшей в квартире тишиной. Поэтому, пожав плечами, он ограничился тем, что нарезал в чашки лимон и добавил пару кусочков имбирного корня. На улице слякоть, валит мокрый снег с дождём. Вообще, погода мерзотная.

Висевшая около входной двери трубка домофона издала громкий писк, совпавший со щелчком отключившегося вскипевшего чайника. Вытерев руки о полотенце, он убавил с помощью пульта звук работающего на кухне для фона телевизора и прошёл в прихожую.

– Кто? – сказал он, нажимая кнопку на корпусе устройства.

– Созванивались с вами. Хозин, – донеслось из динамика. – Здравствуйте.

– Заходите.

Голос, искажённый динамиком, звучал несколько иначе, чем по телефону, но слух автоматически отметил характерные особенности речи говорившего: ровный тон, небольшая хрипота, между словосочетаниями короткие паузы, как будто говоривший собирается с мыслями.

Стоя у открытой двери, он попытался представить, как выглядит его сегодняшний гость. Высокий, сухощавый, скорее всего. Лицо как топор, востроносый. И благородная седина на немного длинноватых волосах.

Двери лифта разошлись, выпустив из себя пассажира, и Кагарлицкий понял, что попал пальцем в небо. Вышедший на площадку человек был не намного выше его самого, но весил, наверное, раза в два больше. Фигура настолько напомнила Кагарлицкому его собственную, доставлявшую патологоанатому множество тайных терзаний до тех пор, пока он не взял себя в руки и не начал бегать по утрам, что это даже показалось немного комичным. Сходство дополняла большая залысина на голове (сам патологоанатом стригся налысо).

Да, телосложение было похожим на телосложение прежнего Кагарлицкого, сразу видно, гость спортом себя тоже мучить не любил. А вот лицо… Да уж, лицо…

В отличие от глаз патологоанатома, которые, казалось, пяти секунд не могли сосредоточиться на одном предмете, глаза пришедшего смотрели не отрываясь, почти отрешённо. В сочетании с широким носом и ртом внешность впечатляла. Нижней челюсти, гладко выбритой, но покрытой складками обрюзгшей кожи, пошла бы широкая, окладистая борода. Хотя именно эта деталь могла бы превратить просто необычную внешность в отталкивающую и даже уродливую.