Веселье схлынуло, как вода с берега в отлив. Нарядные девки, парни, взбудораженные хмельным, топтались, раздосадованные: уже и на праздник не вернёшься, и уйти неловко.

Дан швырнул наземь шапку.

– Проклятый колдун! Нет бы до утра подождать! Да и сам Костыль хорош – всем праздник испортил!

На него шикнули, но не сильно-то осудили: Костыля, конечно, жаль, но закадычный друг у него был один – Василёк. Остальным же от смерти рыбака ни жарко, ни холодно. Мать покойного вовсе навряд понимала, что делается. Блажа скакала по двору ровно молоденькая. Перепрыгнула чурбачок у дровен, уцепилась и покачалась на двери хлева. Поймать её, конечно, много кто мог, да никто не хотел связываться. Один Василь сюсюкал, упрашивал зайти в дом да одеться.

– Тётка Блажа, дай-ка мы с тобой вот сюда лучше! Слезай! Да, вот так. А в избе-то потеплее! Пойдём, пойдём!

Ирга отвернулась. Когда жива была старая Айра, Блажа ещё не повредилась рассудком и частенько заходила к соседке – пожаловаться, что там натворили Василь с другом. То пояса у сестёр Костыля утащат да на самые высокие ветви яблонь привяжут, то спустят с цепи злого пса, а тот яровчан стращает, никому с крыльца сойти не даёт, то ещё что… Словом, часто бывала. Тогда Блажа была хороша. Крутобёдрая, ладная, коса до пояса. А как брови соболиные нахмурит – залюбуешься! Нынче от красоты не осталось и следа. Встрёпанная, с волосами, свалявшимися в колтуны и коротко стрижеными, как положено безумцам да хворобным. И страшнее всего были глаза. Ирга заглянула в них лишь раз: Блажа приходила просить совета у старухи Айры на другой день после того, как пропал муж. Глаза у неё уже тогда уже были мёртвые.

Дело затянулось. Ни поймать, ни успокоить женщину никак не удавалось. Как вдруг Блажа встала ровно вкопанная, потянулась к Васу и заговорила так, как бывало когда-то, ещё до болезни.

– Василёк, ты откуда тут? Василёк, ты ли?

– Я, тётка Блажа, я! Никак узнала?!

– А сынка моего не ви…

Осмысленный взгляд скользнул по толпе, мазнув по телу Костыля. Спасибо, кто-то догадался прикрыть его, но разве материнское чутьё обманешь? Живой огонёк мелькнул в зрачках – и потух. Когда Василь бережно обхватил её за плечи, чтобы увести в дом, она захохотала и оттолкнула его, а после кинулась в самую гущу людей. Туда, где лежал накрытый телогреей покойник.

Колдун перехватил её поперёк пояса. Грубо и резко, словно ударил. Блажа ажно пополам согнулась. А после поймал лицо безумной в ладони, и Ирга могла бы поклясться, что в глазах Змеелова мелькнула жалость. Он прижался своим лбом к её, и Блажа, обмякнув, как до того рука Василька, осела на землю.

Василь заорал:

– Ты что наделал, погань?! Тётка Блажа!

Даже с кулаками кинулся на колдуна, но односельчане удержали. Дан зачастил:

– Сдурел никак, Вас? Тётку проклял, и тебя проклянёт! Ему что? Ему – тьфу!

Змеелов разве что досадливо поморщился, не выказав к потасовке никакого интереса. Бросил:

– До рассвета проспит, потом оклемается. Уберите. Мешает.

На сей раз помощники Васильку нашлись, и женщину поскорее унесли в избу. А колдун спросил:

– Ещё родня у покойника есть? Нормальная.

– Нет у него никого. На острове, – нехотя ответила Ирга.

– Добро. Заносите, – скомандовал чужак и повернулся к крыльцу.

Спесь, впрочем, сошла с колдуна быстро: шум выгнал из-под ступеней змею. Супротив чужака она вскинулась, показавшись на миг огромной, зашипела… Колдун шарахнулся.

– Тварь поганая! Вот я тебя…

Как знать, многим ли подумалось, что на том придёт конец чужаку и всем невзгодам, что он с собою приволок. Но ужалить змея не успела: Ирга кинулась наперерез и ловко ногой откинула гадюку в сторону.