Смерть его матушки не вызвала ни у кого подозрений. Она скончалась, отведав салат с арахисовым маслом, ибо, как потом выяснилось, страдала allergic reaction именно на арахис; кто мог о таком знать? И хотя молодой помощник судебного следователя, в ту пору всего лишь коллежский секретарь, по фамилии Лежебоко установил, что именно сын зачем-то покупал в лавке именно это масло, но до поры оставил свои подозрения, юноша казался ему не способным на такое изощренное злодейство. А уж как сей Леднев рыдал на похоронах своей матушки!..

Деньги, правда, до его совершеннолетия должны были находиться под опекой. Опекуном назначили его дядьку, весьма прижимистого купца, который поначалу не слишком-то баловал юношу…

Это, впрочем, до поры до времени: в некий момент деньги вдруг потекли к юному Ледневу рекой.

Откуда? Да оказывается, все от того же дядьки. Сей бедняга страдал болезнью позвоночника и иногда позволял себе дозу морфина для ослабления болей, но никогда с этим делом не перебарщивал.

И вдруг этого дядьку словно подменили. Он забросил дела, целыми днями лежал на диване с дурацкой улыбкой, речь его стала напоминать бред, взор остекленел; в общем, теперь каждый смог бы распознать в нем законченного морфиниста. А уж племянничку он отваливал, сколько тот затребует – бывало, что и по тысяче в день.

Но распознать болезнь было некому, племянник никого не пускал в дом и всем говорил, что сам обхаживает горячо любимого им дядюшку, а никому другому и прикоснуться к нему не позволит, тем паче, что, видите ли, вызывать врачей ни ему, ни дядюшке старообрядческая религия не дозволяет. Так, припеваючи, дожил наш персонаж до совершеннолетия; тут-то и дядюшке в одночасье пришел конец. Диагноз: отравление избыточной дозой морфия.

И снова лил наш Леднев горючие слезы, и снова никто не мог к нему подкопаться: в самом деле – ну мало ли морфинистов у нас в России?

Однако все тот же следователь Лежебоко был в ту пору единственным, кто почувствовал неладное. В тот же день этот самый Лежебоко изловил одного матерого торговца морфием и крепко взял его в зажим, а уже это он умел! И в конце концов тот признался: да, снабжал юного Леднева морфием ежедневно, а в последний раз продал ему такую порцию, что подумал, будто тот запасается на месяц вперед. Казалось, можно уже брать в оборот и самого Леднева…

Ан, нет! Тем же вечером торговец, который готов был и на суде дать против него показания, зарезан в своей камере в «Крестах» отточенным черенком ложки…

Лежебоко, несмотря на свою фамилию, был человеком деятельным. Он сразу вытащил на допрос двух отпетых уголовников, односидельцев убитого торговца, и такого страха на них нагнал, что один признался: ложкой зарезал он. А когда Лежебоко посулил ему какие-то поблажки, признался и в том, что ему за это передали с воли деньги, и передал их никто иной, как все тот же самый Леднев..

Кажется, иди, хватай!..

Но не тут-то было. Уже на другой день признавшийся целиком отказался от своих слов, верно, сообразил, что два-три лишних года на сахалинской каторге – это еще не самое страшное. Куда страшней другое: найдется и на него такая же ложка в «Крестах», поскольку этот парень, как видно, шутить не привык.

А Леднев себе жирует вовсю. Заводит романы сразу с пятью самыми дорогими демимонденками Петербурга, пьет только «Клико», проигрывает иногда по десять тысяч за раз, в общем, живет в свое удовольствие.

И тут – беда! Родной братец вдруг у него обнаружился. Братец этот был старше него лет на пятнадцать. В юности устал от побоев отца, сбежал из дому, прибился к цыганскому табору, а себя представил утонувшим, утопив свою одежду в Неве. Начитался, в общем, видать, Толстого и Чернышевского.