: вокруг миртовые кусты, позади – яркие выбеленные стены монастыря, мраморные ступени часовни (в этой стране каррарского мрамора10 все лестницы из этого камня) и голубая глазурь морского простора вдали, в прорехах меж ветвями падубов. Однако добросердечные сестры терпеть не могут голубей – похоже, от этих маленьких созданий одна грязь – и жалуются, что если бы монастырский духовник не любил голубятину в горшочке по праздникам, то необходимость постоянно отмывать ступени часовни и кухонный порог – все из-за этих мерзких птиц – была бы просто невыносимой.

6 августа, 1882 год

Не искушайте меня, дражайшая княгиня, приглашениями в Рим. Я не буду счастлив там, да и вам мало чести от дружбы со мною. За долгие годы изгнания, проведенного в скитаниях по северным странам, я сделался в чем-то похожим на их обитателей: у меня не всегда получается находить общий язык со своими соотечественниками, за исключением разве что добродушных крестьян и рыбаков в здешних местах. Кроме того, простите тщеславие старика, который научился слагать сонеты-акростихи, коротая дни и месяцы в Терезиенштадте и Шпильберге: я слишком много выстрадал ради Италии, чтобы спокойно взирать на мелкие парламентские интриги и словесные баталии в муниципалитете, хотя они столь же необходимы в нынешние дни, как были нужны заговоры и сражения в мое время. Я не гожусь для ваших салонов, где толкутся вперемешку министры, ученые мужи и хорошенькие женщины: первые сочтут меня невеждой, а последние – что наиболее для меня прискорбно – педантом… Уж лучше, если вашей светлости действительно хочется повидаться со старым знакомцем, протеже вашего отца еще со времен Мадзини11, и показать ему своих детишек, найдите хоть несколько дней, чтобы приехать сюда будущей весной. Комнаты у вас будут без особых изысков, с каменными полами и белыми занавесками на окнах с видом на мою террасу, а к столу тут обычно подают разнообразную рыбу, яйца, сваренные с травами, собранными меж живых изгородей, и молоко (я прикажу скосить из-под олив белые цветы чеснока, дабы моя корова их не наелась). Ваши мальчики могут пойти посмотреть на огромные броненосцы в гавани Специи, а нам предстоят прогулки по тропинкам, обрамленным с обеих сторон изысканными папоротниками, под раскидистыми ветвями олив, и в полях, где вишневые деревца роняют лепестки на виноградные лозы, все в почках, и фиги топорщат маленькие зеленые перчатки листиков – козы щиплют их, привстав на задние ноги, а коровы жуют траву, возлежа в своих камышовых загонах; из лощин, под журчание ручьев, и со скал, под шум прибоя, будут доноситься голоса незримых юношей и девушек, поющих о любви, и цветах, и смерти, совсем как во времена Феокрита12 – похвально, что ваша светлость знает его. Доводилось ли вашей светлости читать Лонга, греческого сочинителя пасторалей? Он несколько фриволен, и в нем чуть больше наготы, нежели привычно для нас, поклонников Золя13, однако в старофранцузском тексте Амио14 есть удивительная прелесть, и он, как никто иной, дает представление о жизни простого люда в таких вот долинах на побережье в те дни, когда на оливы еще вешали венки из маргариток и гирлянды из роз в честь нимф рощи; когда на другой стороне залива, в самом конце узкого горлышка синего моря, к мраморным скалам лепилась не церковь святого Лаврентия со скульптурным изображением святого, живьем изжаренного на решетке, но храм Венеры, оберегающей свою гавань… Да, дорогая госпожа Эвелина, ваша догадка верна. Ваш старый друг вернулся к прежним грешкам и вновь марает бумагу. Но это более не стихи и не памфлеты. Я пленен трагической историей – историей падения языческих богов… Попадалась ли вам в руки книжица моего приятеля Гейне