Справедливости ради стоит отметить, что сам Александр был весьма азартен. Причём участвуя во всевозможных спортивных или около спортивных состязаниях, он практически всегда выходил из них победителем. Проигрывать и уж тем более отказываться раньше времени от борьбы, было вовсе не в его характере. Вот и сейчас, отправляясь на вокзал в поисках любимой, его настойчивость подпитывалась азартом, спортивным духом и жаждой победы.

По вечерам на Омском железнодорожном вокзале практически всегда многолюдно. А если этот вечер ещё и предпраздничный или предвыходной, то вокзал и вовсе превращается в гигантский муравейник. Обежав перрон пригородных электропоездов, два этажа главного корпуса и примыкающих к нему подсобные помещения, Сашка так и не нашёл ту, ради которой он сюда приехал и ради которой ушёл в «самоволку». Всё ещё утешая себя надеждой, что Даша до сих пор не уехала; что её электричка отбывает позже, он занял свой «наблюдательный пост» у центрального выхода. Именно отсюда, с этой выгодной в стратегическом плане точки, просматривались все подходы к вокзалу. Полагаясь на своё зрение и внимание, он принялся ждать…

* * *

Из врачей, в больничном отделении нейрохирургии, к позднему вечеру остался лишь дежурный, Сергей Михайлович Попов. Тот самый врач, что ещё утром «выпроводил» из палаты Угрюмова, супругу Василия Ивановича.

Совершив обычный вечерний обход, Сергей Михайлович поспешил заглянуть и к пациенту, потерявшему память. Оставил он его «на закуску» вовсе не случайно. Недуг пациента был действительно уникален и весьма ему интересен.

Нечто подобное, когда память человека уже прожившего большую часть отпущенного ему века, в какой-то момент давала сбой и «взбунтовавшись» по неизвестным причинам, вдруг опускала своего владельца на низший социальный уровень, уже случались. Кое-какие темы по данному вопросу, были уже подробно описаны в мировой медицинской литературе. Однако воочию, Сергей Михайлович столкнулся с подобным диагнозом, пожалуй, впервые.

«Интересно, какие механизмы, какие внутренние связки должны быть нарушены, чтоб человеческий мозг сумел выдать на-гора этакую метаморфозу?.. – разум врача отказывался это понять и принять. – …А ведь, если верить научным работам, подобное могло произойти с любым человеком, в том числе и со мной. Да, нет. Это, просто бред. Какая-то дикая фантастика… – размышлял Сергей Михайлович, приближаясь к палате Угрюмова. – …Не представляю, как (будь я на его месте) сумел бы забыть всё, чем ныне живу. Забыть мединститут и студенческие годы; клинику; свою должность или профессию. В конце концов, любимую женщину. И, ни с того, ни с сего, вдруг вспомнить совершенно неизвестную мне жизнь с помоями, объедками и люками теплотрасс…»

Искренне надеясь на то, что именно сейчас, уже без посторонних, в спокойной и располагающей беседе, он сможет подробно расспросить Василия Ивановича о его нынешних мироощущениях и, возможно, о каких-либо внутренних противоречиях или, скажем так, о непонятных ему самому терзаниях. С этими мыслями он и открыл дверь заветной палаты.

Насколь Сергей Михайлович был переполнен оптимизмом и некоторой надеждой, ровно настолько, через какое-то мгновение он оказался и растерян. Дело в том, что больничная койка Угрюмова оказалась абсолютно пуста.

Внимательно осмотрев безлюдное помещение, врач выскочил из палаты, заглянул в уборную и, преодолев быстрым шагом коридор, строго обратился к сидевшей за невысокой стойкой дежурной медсестре.

– В ближайшие полчаса, кто-то покидал больничное отделение?

– Нет… – испугавшись сурового лица Сергея Михайловича, тихо ответила девушка. После чего, извиняющимся голосом добавила. – …Вообще-то, я отлучалась в ординаторскую, минут на пять. Чай заварить.