– Давай-ка, живее таскай все это в карету. Как раз к осенним ярмаркам!

Яд вытащил первый короб на солнце, и леденцы засверкали как самоцветы. От них тонко и чудесно пахло, и он, зачарованный, не сразу посмотрел на карету. А посмотрел – и чуть не уронил короб: карета стояла вся бело-розовая, в золотых завитушках, чистая, будто глазурованная, кисленько пахнущая новизной – и ни одного паучка не видно. Праздничный торт, а не карета! И Хозяйка возьмет Яда с собой вот в этом – кататься?!

Взяла.

– Ты же мой самый сладкий яд! С тобой веселее!

Он еле втиснулся между коробами и корзинами. В карете пахло сахаром, медом и чудесами. Когда она уже катила по дамбе к берегу, а туман скрыл крепость, Хозяйка начала учить, показывая особые крупные леденцы в отдельной корзине:

– Ну, Яд, вот запоминай: от черного леденца – отдашь мне все, даже жизнь. От красного – полюбишь меня больше всех на свете. Лиловый – будешь верить во все, что я скажу.

Яд судорожно вспоминал, сколько и каких леденцов она ему скормила. Бесполезно. Слишком много разных. Да ведь вообще никакой другой еды и не было! Красный… Вроде только что был красный… Но разве он Хозяйку любит? Боится, да. Но любить ее, сахарную эту отраву с паучьими глазками?

– …зеленый – позабудешь всех родных да и имя свое позабудешь…

Вот он почему даже имени своего настоящего не помнит! Точно, когда ехали сюда, чаще всего он получал именно зеленые леденцы!

– А наоборот чтобы – можно? Чтоб вспомнить?

– Нечего тебе человечьи глупости вспоминать.

– Но я…

– На-ка вот желтенький, от лишних вопросов… Бери!! Самый тебе нужный. Меньше знаешь – крепче спишь.

Леденец показался горьким. От ужаса Яд улыбнулся. Хозяйка умилилась:

– Ах ты, мой помощник. Какая ж я умница, что подобрала тебя, не дала зря сдохнуть там в ущелье-то… Да и сама сразу не съела. Уж очень ты был… Лакомый. Ретивый, гордый. Вечно правый такой царенок. А с коня-то сиганул да об камни расшибся как последний дурак. Ну, жить хотел.

– …С коня?

– Да конь каретки моей самобеглой испугался – ты ж как вывернул, ошалелый, вскачь, и меня-то напугал… Конь с обрыва и нет, визжал летел, а ты извернулся, прыгнул назад – и об камни грянулся башкой да ребрами. Уж и сам в пропасть сползал, как я подошла. Думала, доем за смертушкой – а ты живой еще, скулишь… Кровь горячая, соленая! Ну, я тебя вытащила да там прям в кустах и ополовинила. Зато зажило все, и башка заросла, и ребра. Служи мне теперь за это. Жалко, конечно, что дитем стал, а не лакомым парнем… Еще посмотрим… Ну, что уставился? Думал, тебе всё виднее? Самым умным себя считал? Ну-ну. Самая сласть-то – такого заполучить.

В первый городишко, как краб приткнувшийся к морю у маленькой серой бухты, пропахший сетями и рыбой, они успели как раз к ярмарке, и едва въехали на площадь, как к карете изо всех щелей паучками хлынула детвора:

– Самобеглая карета! Волшебные леденцы!!

Они совали липкие монетки, а взамен Хозяйка раздавала им леденцы медовые, рябиновые, яблочные. Но некоторым детям, как она шепнула, отборным, – жадным и сильным, ноющим и орущим, отпихивающим остальных – улыбаясь и сладко шепча, она протягивала леденцы красные и лиловые.

Корзинку простых леденцов расхватали вмиг. Яд хотел достать следующую, но Хозяйка одернула:

– Нет, у нас еще три городишка вон в предгорьях! Прячь обратно!

Под вой разочарованной ребятни она закрыла на крючок дверцу кареты, и та мягко покатила к городской заставе. Хозяйка небрежно ссыпала монетки в шкатулку и сказала:

– Это – на сахар. Он любую отраву в себя принимает… Сладкий мой, ты приметил, кому особые леденцы даю? Наглые, полнокровные, злобные, жадные – отравить, и будет одна сласть! Живая природа! Поспеют вот, так и заберем на обратном пути, – она достала из красной жестянки слабо шевелящегося паучка с раздутым брюшком, скормила ему катышек амброзии, сунула в рот, раскусила, почмокала. Выплюнула пустого паука в угол. – Удобрение, одно слово.