– Ладно. Женя, а ты на небе родился или на земле?

– Тут. Так, маленький, вот твое помещение.

Женя открыл перед ним дверь и мягко подтолкнул вперед.

Там было красиво и светло. Потолок светился мягкими золотыми и серебряными узорами, стены были белые, впереди – огромное окно, за которым ночь с далекими-далекими звездочками. Сбоку какое-то сооружение с блестящей лестничкой наверх, стол, белый стульчик. Он подбежал к окну, потрогал, посмотрел:

– Женя, мне показалось, что это окно!

– Это экран. Сейчас он показывает то, что снаружи города. Вот погоди, город повернется, и ты увидишь и солнце, и планету. Окна тут быть не может, потому что мы глубоко в середине. А вообще этот экран будет нам показывать все, что мы захотим.

– Когда?

– Завтра. Обвыкнись сначала. Голова не болит?

– Нет.

– Смотри, вот эта лесенка наверх ведет в кроватку. Не побоишься спать наверху?

– А я залезу можно!!

– Лезь. Ботинки сними.

Он забрался наверх и обнаружил белые одеяла и подушки. Пахнет чистотой. Ничего интересного. Сообщил оттуда:

– А Утеха вышивала на подушках только дурацкие цветки…

– Ты что, ревешь там?

– Нет…

– Не реви.

– Я не реву.

– Ну, слезай. Няньки у тебя не будет. Я только сегодня с тобой так долго, чтоб ты привык… У меня много работы, поэтому часто будешь сидеть один, но если что – нажимай вот эту кнопку и зови меня. Понял? Сам будешь о себе заботиться. Всех забот – играй да учись.

Он слез и спросил:

– Женя, я золотой кит почему?

– Умный не по возрасту – наследственность сказывается. Интересно будет воспитать тебя, как надо. Ты… Просто подарок. Поэтому я и взял тебя под присмотр.

– Ладно, – согласился он. – Я замучился сидеть с нянькой. Буду подарком. Что надо делать?

– Учиться много и многому… Кстати… – Женя встал, открыл ящик стола и вынул белые листы и карандаши. – Ты любишь рисовать?

– Иногда люблю, когда дождь…

Он забрался на стул с колесиками, взял красный карандаш. Вторым, в левую руку он взял изумрудный, самый красивый. Нарисовал траву с тенями и низкое солнце, как вчера, потом взял желтый и оранжевый и стал рисовать облака. Женя спросил тихонько:

– А ты всегда двумя руками рисуешь?

– Так лучше. Женя, тут нет такого цвета, какого была лошадь…

– Ты пока порисуй, чем есть. Малыш, вот что… Рокот твой мне покоя не дает. Ты не забоишься один? Про кнопку помнишь? Я пойду, проверю, что там слышно о твоем Рокоте и принесу еще карандашей.

До того, как вернулся Женя, он успел дорисовать лошадь. Загрустил. Нарисовал волшебного барса. Перестал понимать, хочется ли жить на небе, где нет лошадей и барсов, и быть подарком и золотым китом. Вот если бы Рокот был настоящий брат, а не «вроде бы», тогда, может, и не захотелось бы, а так… Тут интереснее, чем сидеть и видеть небо только в квадратике меж четырех стен. Он посмотрел на экран и потер лоб: да тут и вовсе неба не видно!

Женя вошел – беспокойный, резкий, совсем не такой, каким уходил. Заглянул через плечо:

– Хорошо рисуешь как. Малыш, а ты Рокота только вот тем утром видел?

– Да. …Женя. А вдруг он убился…

– …Почему ты так думаешь?

– Он хотел от вас в обмен на урожай людей волшебную бомбу, чтоб взорвать, и все стали друг другу свои.

– По сути верно. Но это не бомба, а… Устройство такое. Он его включил, да. Машина мира. Она работает, излучение идет, война в горах останавливается, наступает мир. Сгорела соседняя башня, не та, где машина. Но сам-то он пропал.

– Что?

– Пропал твой Рокот, малыш.

– Пропал?

– Исчез. Никто найти не может.

В карете было холодно, а за мутным окошечком в дверце видно только серый туман да еловые лапы. Карета, баюкая, покачивалась. Клонило в сон. Рубашка какая-то большая, хоть кутайся, почему-то обгорелая, дымом от нее пахнет, а с руки сползли к запястью бурые от крови бинты. Зачем бинты, если рука целая, вот? Бинты тоже пахли дымом. Он вспоминал клубы дыма в безучастном небе, поднимал голову и смотрел на черный стеганый потолок – в башне потолки тоже, наверно, теперь черные… Где?