«Калина-машина» остановилась. Пашка громко выдохнул, дверцу распахнул и опустил ноги на землю.

Приехал, вроде.

Заброшенная деревенька поражала своей запущенностью и неказистостью.

Дома еле выглядывали крышами из густой поросли одичалых деревьев, кустарников и высокого, под два метра, бурьяна.

Особенно впечатлил Пашку здоровенный борщевик.

Приближаться к этакому великану, раскинувшему свои лапы, было опасно. Пашка подобных растений побаивался – в детстве угораздило его забежать с голыми ногами в заросли крапивы. До сих пор ему помнилась вся гамма ощущений и волдыри по мягким местам.

Борщевик разросся у самой дороги, хорошо еще, что совсем на дорогу не выбрался. Не хотел Пашка пачкать в пыльных зарослях свои светлые брюки.

Идти ему нужно было в самый центр деревеньки и разыскать дом. Дом должен быть большим, с крылечком и крышей. Хорошо сохранившимся.

Пашка недолго шастал по Малаховке. Той Малаховки-то, всего, хат двадцать, да еще флигелек саманный на отшибе. Так флигелек развалился почти и потому, Пашке был без надобности.

Нужный дом он отыскал – все, как Тамарка и описала. Имелась и крыша из грязно-серого шифера, и крепкие стены из, почерневшего от времени, дерева и скрипучее крылечко. И три ступеньки к нему.

Дом окружали, все такие же, сорные заросли и Пашке, как он не противился, пришлось вступить в борьбу с сорняками. Он вздохнул, выбросил окурок и взял в руки серп. Сподручней было бы косой, особенно косилкой на бензиновом двигателе, но такого приспособления в семействе Раскиных не имелось. Зачем им, на третьем этаже панельного дома, косилка?

А серп был. Пашка его у дворничихи одолжил на время. Косилку бы ему дворничиха не доверила, а серп дала. За шоколадку.

Пробиваясь сквозь жилистые и колючие сорняки, Пашка, аж взопрел. Вспотел, запылился и устал.

Серпом махать, это вам не в бытовке бумажки перекладывать. Здесь навык потребен и физическая сила. А уж какая тут сила, коли Пашка третий год на бумажной работе? Сидит себе, в потолок поплевывает, наряды выписывает.

Вон, Мария Сергеевна и та, о парковой беговой дорожке упоминала, а он, зять любимый, совсем о спорте позабыл, жирком заплыл, да огрузнел.

Ну и пусть, Милка и Тамарка его и таким любят. Такие разные бабы, Тамарка и Милка, а на нём, Пашке, для них свет клином сошёлся.

Очистив проход, упарившийся Пашка, тяжело топая ногами, преодолел все три ступеньки.

И так тяжело дался ему подъем на крылечко, будто бы он не три ступеньки осилил, а тридцать три этажа по крутой лестнице прошел, да ещё и без единого перекура.

Светлая рубашка взмокла на спине и под мышками, покрылась неприятными, бурыми пятнами и Пашке первый раз захотелось бросить глупую затею, повернуть, сесть в машину и уехать обратно в город. Ну её, эту Марию Сергеевну!

И только мысль о трехкомнатной квартире остановила его, заставив действовать дальше, строго по инструкции.

Дверь оказалась не заперта. Обыкновенная дверь, деревенская, деревянная, а не металлическая, как сейчас принято, предстала перед Раскиным во всей красе. Дверь порадовала Пашку облупившейся краской синего цвета и отсутствием замка.

В последнее поверить было особенно трудно.

Пашка толкнул дверь, шагнул вперед, взвыл в голос, схватившись за лоб – уж очень сильно приложился он этим самым лбом о притолоку, совсем позабыв, что высота деревенских потолков, вовсе не 2, 80, а куда скромнее.

Почесав лоб, Пашка переступил через порог и замер, слегка раскачиваясь, точно ленивый маятник.

В руках у него образовалась странная вещь – тот самый, изрядно поношенный башмак, прихваченный из тещиного дому.