– Но ведь и ты, дядя Игорь…

– Не сравнивай. Я выполнял свой долг. Я боролся с киргизской мафией.

– Прямо-таки мафией?

– Смейся, иронизируй, называй этих людей иначе. Но в деле Мишки Николаева чувствуется тот же почерк, та же твердая рука, что и в деле инженера Акаева. Давай разберемся: если верить Мишке, его освободили совершенно официально и передали некоему Ястребу. Ястреб, исходя из записанных тобой Мишкиных показаний, человек, решающий достаточно сложные вопросы. Мишка утверждает, что он из авторитетных блатных, а за ним стоят люди из высших государственных сфер. Это тебя не удивляет?

– Дядя, дядя, – Юра встал, сделал несколько шагов по кухне, – это же сенсация. Представляешь, какой можно напечатать материал?

– Представляю. Значит, ты решил бороться с партией?

– Нет, дядя Игорь, я не собираюсь бороться с партией. Я хочу бороться за соблюдение ленинских норм.

– А что ты о них знаешь? – усмехнулся печально Ельцов-старший. – Ничего ты о них не знаешь. И слава богу.

– Что ты хочешь сказать?

– А ничего. Как начнешь копать это дело, тебе сразу напомнят про ленинские нормы.

– Так что же мне делать?

– Думать. Не дергаться и рыть материал. Скрупулезно и с опаской, а главное, молчать об этом. Оставь мне Миш кино письмо и книжечку эту, я по своим каналам кое-что узнаю.

…А ночь уходила. Поезд летел к новому утру, оставляя на вагонах комки клокастой темноты. Юрий так и не заснул больше, он курил сигарету за сигаретой и вспоминал утро, с которого все началось.

Не позвони ему Мишка или послушай он жену и останься дома, жизнь его сложилась бы иначе.

Но что вспоминать об этом. Он сам выбрал свою судьбу.

А Москва надвигалась. Он чувствовал это, словно излучение необыкновенной силы неслось навстречу поезду. Когда за окном замелькали нелепые дома подмосковного города, он пошел бриться. Нельзя было приезжать домой не в форме. Он с наслаждением выдавил на лицо мыльный крем, взбил помазком душистую пену. Как бесшумно и ласково идет по щекам жиллеттовский нож! Как упоительно пузырится и лопается на щеках невесомая пена! Все учел дядя Игорь. Все. Даже американский одеколон «Арамис» передал. Любимый Юрин одеколон, который в Москве можно было купить только по талонам или в «Березке» за чеки.

Проводник постучал в дверь, открыл. В купе стоял запах одеколона и хорошего табака. Да и пассажир был видный, одетый в кожаную куртку и красивые брюки.

– Билет нужен?

– Нет, спасибо.

– А чайку?

– Спасибо, выпью.

– А может быть, кофе?

– Несите кофе.

А за окном проносились дачные поселки. Дома в свежей клейкой весенней листве. Это были ближние подступы к Москве. Дальше начинался город. Вагоны изогнулись на повороте, и он увидел свой город в солнечном, почти библейском мареве.

Все. Он приехал.

Побежали мимо окон последние платформы, по раннему времени практически пустые, поплыли закопченные пакгаузы. Репродуктор в купе грянул марш, и диктор объявил: «Товарищи пассажиры, наш поезд прибывает в город-герой, столицу нашей Родины, Москву».

Та жизнь кончилась. Начинается новая, неведомая, с чистого листа.

Москва. Май 1982 года

Он стоял на площади Ленинградского вокзала и курил. Первая сигарета в родном городе. Конечно, все произошло совсем не так, как он думал, ворочаясь ночами на лагерной шконке. Почему-то не охватило его чувство всепоглощающей радости, которое он испытал в поезде, ушло оно, растворилось. Сколько он рассказов слышал от людей, вернувшихся в Москву от «хозяина», и все почему-то говорили о радости, которая охватывала их на вокзальной площади. А он не испытывал этого чувства. Стоял, курил, словно ожидая, что это ощущение встретит его у входа в вокзал, как любимая девушка с цветами.