Деревенские дети взрослели быстро, потому что их рано привлекали к выполнению домашних работ, это были настоящие взрослые дела – подмести или помыть пол в доме, принести из поленницы дров к печи, русскую печь в доме топили круглый год. В ней готовили еду для себя и варили корм домашнему скоту, встретить скот с пастбища, или проводить его утром в стадо, принести в дом воды из колодца.

Так что к десяти годам я уже смело бросала ведро в колодец и, слушая грохот ворота, вспоминала свои пережитые страхи и сказки не из книг, а из жизни, сочиненные для того чтобы предостеречь ребятишек от бед.

Мои родители, имея семью в составе семи человек, сами и пятеро ребятишек, тринадцать послевоенных лет прожили в доме родителей отца. Трудно тогда было отделиться и жить своим домом, да ещё и сохранялись устои прежнего семейного уклада – жить большой семьей, где под одной крышей проживали родители, их взрослые дети с семьями. Поскольку я была самой младшей в семье, то практически ничего не помню из того совместного проживания, только по рассказам старших братьев и сестры, но потом, подрастая, я часто бывала у деда с бабкой.

Почему-то запомнился один момент из тех времен – скрип огородной калитки. Бабушка моя была знатная огородница, на грядках вырастал каждое лето отличный урожай овощей, особенно привлекали ребятню огурцы, морковка и подсолнухи, которые бабушка называла «сыновороты» смысл этого слова стал мне понятен гораздо позже, подсолнух поворачивает шляпу к солнцу весь день, значит «солнцеворот», а в её просторечии – сыноворот.

Из ограды в огород вела калитка, которая при открывании издавала такой противно визжащий скрип, что скрыть твой тайный поход в огород, чтобы полакомиться чем-либо в тайне от бабушки не предоставлялось возможным. Наверное, по молодости лет, я даже и не пыталась проникать в огород, без ведома хозяйки, поэтому и не припомню каких-либо приключений, а вот старшим удалось изведать и наказание крапивой, и черёмуховой вицей.

Даже через 30 – 40 лет, смеясь, потирали наказуемые места и удивлялись, почему же никому не пришло в голову устранить эту бабушкину огородную сигнализацию на калитке, скрип которой мы помним всю свою жизнь.

Дом этот – наше родовое поместье, и сегодня стоит на своём месте, правда, облик его изменён чередой новых хозяев, и калитки в огород давно уже нет, и только пронзительный скрип её по-прежнему звучит в нашей памяти.

Лет до шести-семи, наверное, я не знала значение слова «воровать». Однажды летом, жарким июльским днём, мама послала меня за чем-то в баню, может за мылом, может за тазиком, баня наша топилась по-чёрному и находилась на другом конце огорода, подальше от жилых строений. Отворив большие скрипучие ворота в огород, я вприпрыжку бегу по широкой огородной меже и вдруг замечаю на огуречной грядке, в борозде сидит мальчишка на корточках и смотрит на меня. Он был мне знаком, дом, где жила его семья, был недалече от нашего, через речку на пригорке, поэтому испуга я не испытала, напротив, меня разбирало любопытство – чего это он забрался в наши грядки, от кого прячется? И только я открыла рот, чтобы спросить его об этом, он поднес палец к губам и прошипел: «Тс-с-с, не говори никому, иди куда шла!» – я, пожав плечиками от удивления, хмыкнула что-то нечленораздельное и побежала по тропинке к бане выполнять мамино поручение. Когда возвращалась, огуречная борозда была пуста, сбежал парнишка, я же про него тут же забыла. И только поздним вечером, когда подошло время поливать грядки в огороде, я вспомнила дневную историю и спросила маму о том, зачем мальчишка сидел в нашем огороде. Ответ меня поразил: «Он просто воровал огурцы». Мне было непонятно, как так просто можно залезть в чужой огород и брать то, что тебе не принадлежит, тем более огороды были у каждого дома и огурцы в это время года росли у всех. И ещё, наверное, мне в назидание, что красть нехорошо, мама, вздохнув, сказала, что только раз в жизни она украла, и все эти годы ей было стыдно за свой поступок. Дело было во время войны, в деревне по домам были расселены эвакуированные, в их доме тоже жили женщины с детьми. Одна из женщин была портнихой, она привезла с собой небольшую швейную машинку, сундучок с нитками, шила на заказ по вечерам, чтоб заработать детям на хлеб и картошку. Так вот из этого сундучка с нитками мама и украла неполную катушку ниток, так как прохудившуюся за войну одежонку, чинить было совершенно не чем, а купить было негде. К моменту этого её покаянного рассказа уж минуло с войны четверть века, а её всё ещё мучал этот неблаговидный поступок. Наверное, история огуречного воришки, и мамино нечаянное откровение, произвели на меня очень сильное впечатление, потому что этот день мне запомнился на всю жизнь. А понимание того, что стыд перед самим собой за плохой поступок может быть гораздо мучительнее любого общественного порицания, пришло гораздо позже, когда появился уже какой никакой, но свой жизненный опыт.