– Я тоже ухожу с курсов, – сообщил я Максу.

Друг понимающе кивнул, дед Илья кашлянул.

А где-то там, за сопками, блестела светом фонарей Тында, и до неё было ещё далеко. Там ложились спать люди. У них были наборы мягкой мебели, телевизоры, деньги на сберкнижке и шторы на окнах. У нас была бескрайняя тайга, блестящие льдинки звёзд над головой, озеро и ондатра, плывущая в лунной дорожке.

Избушки не всегда разбросаны по тайге равномерно. Бывает, что на сотни километров простирается дикая тайга без признаков человеческого присутствия. А бывает, что несколько зимовий, особенно рыбацких, лепятся одно к одному на расстоянии звука ружейного выстрела. Дед Илья не сказал нам, что в километре от острова Тополиного – на другом берегу протоки – есть ещё одно зимовьё, в котором почти безвылазно живёт странноватый, замкнутый и нелюдимый таёжный отшельник. О нём мы узнали сами. Случайно…

В июне Макс заканчивал восьмой класс и сдавал выпускные экзамены, поэтому вырваться в тайгу не удавалось. Но в конце месяца, когда друг получил аттестат и со школой было покончено, мы тронулись на остров Тополиный. Для рыбака счастье отправиться на реку с ночёвкой или на несколько ночёвок подряд. Но наше счастье было ещё больше. Поскольку нас ничего не держало в городе, мы подготовили лодку и сети, подаренные дедом Ильёй, запаслись продуктами и вознамерились переселиться на остров Тополиный на всё лето с редкими визитами в город для пополнения запасов. До озёр мы добрались на попутках, а дальше забрасываться пришлось пешком. Тропа до Тополиного долгая, поэтому вещи, снаряжение и продукты носили в два захода. На заброску ушёл целый день.

Продукты у нас не отличались разнообразием. Имелось три буханки чёрного хлеба на первое время, пять килограммов муки, десять килограммов крупы и макарон, много соли, сахара и чая. Основной же пищей должна была стать пойманная нами рыба.

Только на зимовье выяснилось, что с чаем у нас большие проблемы.

– Серёга, а ты какой чай покупал? – спросил Макс, выкладывая маленькие квадратные пачки из моего рюкзака и удивлённо и презрительно разглядывая их.

– Самый дешёвый, – ответил я. – Денег мало было, я экономил.

– Я же тебе говорил брать чёрный листовой грузинский, – иронически улыбаясь, напомнил Макс.

– А я и взял листовой грузинский, – как ни в чём не бывало ответил я, не чувствуя подвоха.

– Да, но ты забыл слово «чёрный»! А это очень важное слово на этикетках с чаем.

– Так это и есть чёрный, – беспечно ответил я, – наверное…

– Это зелёный чай, Серёга! В погоне за дешевизной ты купил двадцать пачек зелёного чая! – рассмеялся Макс.

– Ну, будем пить зелёный, какая разница, – отмахнулся я, не желая казаться растяпой.

Но разница между чёрным и зелёным чаем оказалась неизмеримой, как между пломбиром и обычным снегом, как между петушком на палочке и застывшей древесной смолой, как между арахисом в сахарной глазури и маленькими речными камушками: внешний вид и тактильные ощущения вроде бы одинаковые, но гастрономические качества и количество питательных калорий абсолютно разные. Мы заваривали в котелке по две-три пачки зелёного чая, но у полученной прозрачной субстанции не было ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Вместо чая мы пили сладкую кипячёную воду с нежнейшим, едва уловимым букетом скошенного сена.

– Если высушить и заварить гилюйскую тину, то чай ароматнее и крепче был бы, – морщился Макс, отхлёбывая диетический напиток, изобретённый для худеющих женщин, верящих, что с его помощью можно сбросить несколько лишних килограммов и устроить наконец личную жизнь.