Ева поднялась, когда солнце почти достигло зенита. Мы с ней позавтракали еще одним куском жилистого лошадиного бедра, а Елку я осторожно кормил размягченными фруктами. Завтра можно перейти на кашу, а до мяса в лучшем случае дойдет через несколько дней. Человеческий организм, в отличие от беляческого, восстанавливается очень долго. У Евы, например, к утру не было и следов сквозной раны в груди, а о пробившем ее копье напоминали только дыры в доспехах.

Отправившись за дровами для приготовления завтрака, я опробовал пришедшую вчера идею. Со спины Ева уязвима, когда ее внимание отвлечено. Однажды это удастся использовать. Я должен быть готов.

Елка пошла со мной, но окрик Евы вернул ее обратно. Видимо, отныне появилось новое правило: теперь, когда рабов стало двое, им запрещено покидать хозяйку одновременно.

В лесу я встал напротив молодого дерева. Ствол – с мою ладонь. Перерубить в один удар сложно, но можно. Требуются твердый упор ступней, максимальный замах, мощное раскручивание тела и правильное исполнение. Над этим я работал и раньше, у меня получалось, но по времени получалось долго. Чтобы достать оружие, требовалась доля секунды, но в бою с обладавшим сверхреакцией существом лишней доли секунды у меня может не быть. Звук вынимаемого меча – это не стальной скрежет, как показывали в кино, а легкий шелестящий звук, но противник его услышит. К тому времени, когда клинок готов будет разить, я буду мертв.

Проблему решала новая перевязь. Меч болтался слева на боку на длинном, надетом через голову, петлеобразном ремне. Взявшись за середину ножен левой рукой, я поднял оружие перед собой на уровень груди рукоятью вправо. Словно предлагал кому-то взять его. Правая ладонь обхватила рукоять. Поза – будто держусь за руль велосипеда. Не двигая ступней, обращенных «к противнику», я развернул тело влево до упора, отчего правая рука тоже ушла влево за уводимым назад мечом.

Раскручиваясь обратно только правой стороной тела, я вынул меч и одновременно ударил – в одно движение.

Ствол срезало, деревце завалилось на бок.

Я повторил движение несколько раз.

Отлично. Теперь нужно ждать момента.

После завтрака мы собрались ехать дальше. На единственной оставшейся лошади.

– Пешком идти долго. Садитесь, – приказала Ева и, когда я подсадил Елку и устроился за ней, запрыгнула мне за спину. – Проедем сколько сможем.

Она опять погнала лошадь без жалости. С тройной ношей и сумками лошадь долго не выдержит. Еве было все равно. Она спешила.

Меня окружали руки и тело прижавшейся сзади жаркой красавицы, но к ней я ничего не чувствовал. А передо мной…

Елка сидела тихо, как мышка, весила как кошка, а выглядела как сломанная кукла, собранная из тростинок. Она нисколько не походила на источник опасной чувственности, но вызывала такую волну нежности, жалости и желания обнять, приласкать, утешить, сказать доброе слово…

Я дышал в ее макушку, ноги коленями обхватили и сжимали худые бедра, руки обнимали тонкую талию и сходились на животе, не смея сдвинуться ни на сантиметр выше – туда, где зияли страшные раны. Свидетельства чужой жестокости были под одеждой, я их не видел и не мог видеть, но чувствовал. Каждая клеточка бесилась в ощущении невосполнимой потери и невозможности что-то исправить. Ненавижу жестокость. Жестокость порождает жестокость. Когда я вижу жестокость, я готов убивать.

Как быстро летит время. Неделя за неделей, месяц за месяцем… Счет давно пошел на годы. Где та Елка – пухлая девчонка-веселушка, мечтавшая о конязе, к которому она даже сбежать собиралась, когда он объявил смотрины?.. И когда вместе с другими детьми Немира купалась на виду у надзорных пап, чтобы превратить наш с Марианной побег в детскую забаву… Сейчас в моих руках деревенело тело взрослой девушки, жестокостью окружающих почти превращенной из живого человека в растение. Надежду внушало слово «почти». Елка была не в себе, но оставалась человеком. Она узнала меня при встрече, она радовалась моему присутствию рядом. И Елка помнила обиды. Сяпу она убила не просто так. Наверняка, было за что. Теперь она отмщена – все, кто причинил ей боль, мертвы, можно начать новую жизнь.