пирог с каштанами и принести его домой. В прошлом их семья всегда завтракала пирожными с молоком, вот и сейчас она хотела позавтракать именно так со всей семьёй. Проистекало это желание вовсе не от любви к младшему брату и сёстрам, она купила пирог ради себя самой. Обладавшая прежде богатствами и почестями и потерявшая всё, Чэн Мэйсинь шаг за шагом погружалась в пучину отчаяния, она готова была отдать жизнь, чтобы вернуть своё положение в обществе. Цена, которую она заплатила той ночью, казалась ей ничтожной.

С пирогом в руках Чэн Мэйсинь распахнула двери в столовую, одна из стен в которой была застеклена. Лучи восходящего солнца, проникая внутрь, освещали Чэн Фэнтая, озаряя его волосы и кожу, и от них будто исходило божественное сияние. Чэн Фэнтай в белой нижней рубашке сидел на столе, обхватив за талию кормилицу Чача-эр и прильнув лицом к её груди, совершенно неподвижный. Чэн Мэйсинь долгое время провела в оцепенении, глядя на них, и от поднявшейся внутри ярости её бросило в дрожь. Она там ублажает старика, молча снося унижение, а Чэн Фэнтай, её единственный младший брат, не то что не разделил с ней эту ношу, больше того – обжимается с кормилицей прямо у них дома! Что за бесстыжее отродье! Неужто она торговала телом ради того, чтобы он продолжал наслаждаться беззаботной жизнью барчука? Нет уж, так просто он не отделается!

Кормилица, едва завидев Чэн Мэйсинь, с пронзительным криком оттолкнула Чэн Фэнтая и выбежала прочь. Чэн Фэнтай в растерянности спрыгнул со стола, почувствовав себя ужасно неловко:

– Старшая сестрица…

Чэн Мэйсинь откашлялась и с вполне миролюбивой улыбкой поставила каштановый пирог на стол, назвав Чэн Фэнтая его английским именем:

– Edwin[14], проголодался? Вели слугам разогреть кукурузные хлопья, и пусть все приходят есть пирог.

За столом Чэн Мэйсинь размышляла, как бы ей выгодно пристроить младшего брата и сестёр. Сёстры ещё слишком малы, хоть и красивы, но продать их решительно невозможно. Младший брат очень красив, даже краше её, но вот жалость – он брат, а какой прок с мальчика? Чэн Мэйсинь перебирала в уме знакомых богачей со всего Китая, пока наконец не вспомнила об одном человеке на северной границе, человеке, который показался ей спасительной звездой.

Чэн Мэйсинь крепко стиснула руки Чэн Фэнтая и со слезами на глазах заговорила:

– Edwin, я подумала… я приглашу в Шанхай барышню Фань Сян-эр – твою невесту с севера. Вы поженитесь.

Чэн Фэнтай злобно нахмурился и едва не выплюнул молоко, потом хлопнул по столу:

– No way![15]

Чэн Мэйсинь снова притянула его к себе:

– Сестрица понимает, что барышня Фань намного тебя старше, да к тому же не городская. Когда прежде отец говорил об этом браке, сестрица встала на твою сторону и была против свадьбы, не так ли? Но… но сейчас всё изменилось, я ничего не могу поделать. У нас есть ещё две сестры, есть семья. Если ты не женишься на ней, всем грозит голодная смерть!

Чэн Фэнтай вскричал:

– Да как я смогу прожить с ней всю жизнь! Ты разве не знаешь – у неё… у неё же перебинтованы стопы![16]

Заслышав перебранку между сестрой и братом, слуги и четвёртая наложница поспешили взять детей и увести их, и они остались в столовой вдвоём.

Какое-то время Чэн Мэйсинь молча лила слёзы, думая, что, если сейчас она не предпримет решительных мер, всё пойдёт прахом. Она расстегнула пуговицы на груди, обнажив следы прошлой ночи, и слёзно взмолилась:

– Ты уже взрослый, ты ведь знаешь, откуда это? Ты знаешь, где была твоя сестра прошлой ночью, с кем, что делала? Ах! Если бы я не пожертвовала собой, мы лишились бы дома и скитались по улицам. Сейчас пришла твоя очередь, верно?