Два старичка уже опьянели и, мотая головами, мурлыкали себе под нос мелодию, составляя дуэт с актёрами, выступающими на сцене. Чэн Фэнтай покончил с семечками и принялся за вяленые сливы, а когда съел их все, всё равно остался голодным, ведь в ресторане, исключительно из заботы о стариках, он только пил да беседовал с ними, но толком не поел. Он щёлкнул пальцами, желая, чтобы ему подали горячие мелкие пельмени в бульоне, но слуга, наклонившись, его не расслышал, и Чэн Фэнтаю неловко было повторить.

Один из старичков заметил, что Чэн Фэнтай скучает и не знает, чем себя занять, с улыбкой спросил:

– Второй господин Чэн, вызвались составить нам компанию на представлении, а сами приуныли?

Чэн Фэнтай рассмеялся:

– Честно говоря, ни слова не разберу.

Другой старичок подхватил:

– Верно. Второй господин Чэн ведь шанхаец, наверняка ему по душе шанхайские сказы таньхуан[33] да шаосинская опера?[34]

Чэн Фэнтай ответил:

– Такое я тоже не слушаю. Покойный отец учился на Западе, и мы с сёстрами с самого детства слушали западную музыку. А в этой опере… я плохо разбираюсь. Хотя и грим, и люди выглядят довольно живо и любопытно.

Старикашка с улыбкой оправил бороду.

– Судя по словам второго господина, вы понимаете в лучшем случае половину происходящего, – заметил он затем и вздохнул. – Мир так изменился, молодёжь уже не любит слушать оперу. У молодых господ и барышень из моей резиденции уже нет желания слушать китайскую оперу, они любят ходить туда, где нет арий… Как же это называется?

Второй пришёл ему на помощь:

– Драматический театр. Это ведь драматический театр?

– Да-да, драматический театр, драматический театр! Скажи-ка, ничего из того, что оставили предки, им не нравится, уезжают всему учиться у людей с Запада, так и страну погубить недолго.

Заговорив о больном, оба старичка тяжело вздохнули. Немного погодя интерлюдия подошла к концу, и вышел Шан Сижуй в ярком наряде и гриме гуйфэй[35], от жемчуга на его голове у зрителей зарябило в глазах. Глядя на него, Чэн Фэнтай подумал, что Шан Сижуй в переливающемся всеми возможными цветами образе выглядит очень худым и маленьким. Зато Чача-эр охватило несравнимое волнение, она вцепилась обеими руками в чашку с чаем и не отрывала от Шан Сижуя взора. Сверкающий драгоценностями, он казался ей невыносимо прекрасным, а его острый ясный взгляд резал подобно ножницам.

Стоило Шан Сижую выйти на сцену, как люди принялись бросать даяны и драгоценности на сцену, громкие одобрительные выкрики накатывали волнами. Он ещё не запел, а зрители уже оказали ему радушный приём, вот так обходились с Шан Сижуем поклонники.

Чача-эр впервые увидела подобную забаву, и в её взгляде мелькнул большой интерес. Чэн Фэнтай улыбнулся и проверил карманы: денег с собой не было, к тому же кидать деньги скучно, часы тоже не кинешь – сломаются. Он снял со среднего пальца золотой перстень, облицованный жадеитом, и положил в руку Чача-эр со словами:

– Давай, Чача-эр, тоже брось-ка.

Чача-эр подошла к перилам и, перегнувшись, прицелилась перстнем в Шан Сижуя и бросила. У неё перед глазами стоял только Шан Сижуй, и бросок её оказался чересчур метким. Перстень угодил Шан Сижую прямиком над бровью, так что он даже качнулся от удара. Взгляд его стремительно скользнул по ложе Чэн Фэнтая.

Чэн Фэнтай подумал про себя: «Дело дрянь!» Золотой перстень был весьма тяжёлым, чего доброго, от такого удара и синяк останется. Чача-эр смешалась, быстро подбежала к брату и схватила его за руки, перепугавшись. Старички, напротив, расхохотались:

– А третья барышня какая везучая-то! Силы в руках у неё немало, да и меткость не уступает!