Какие бы неприятности не подстерегали меня в собственной жизни, в Наташкиной жизни они сейчас тоже омрачали горизонт и это расстраивало. Подругу свою я любила, человеком она была хорошим, и я желала ей только счастья. Да и Жорику, если честно, желала. Вообще-то, на мой взгляд, эти двое идеально подходили друг другу. Встречались они уже пять лет и наверняка бы давно поженились, если бы не одно веское и жирное «но».

Жоре Либерману стукнул тридцатник и жил он с мамой. Не просто с мамой, а с Мамой с большой буквы. Ну, вы понимаете, да? Женщиной крепкой комплекции, но весьма слабого здоровья – Изольдой Моисеевной, которую Феечка величала не иначе, как Слеза Крокодиловна.

Сына своего Крокодиловна очень любила и безумно ревновала к Наташке. Врач-стоматолог, интеллигентный и тихий парень, на момент их с Феякиной знакомства Жорик оказался девственником и первые три года отношений Феечку от матери скрывал, а когда до той дошли слухи, что ее Жорик путается с «парихмахершей» – случился жуткий скандал. Женщины «случайно» встретились, и Наташка узнала о себе много нового. И все бы ничего, если бы Жорик заступился. Но вместо этого он ушел с мамой (точнее, она его «ушла»). А потом вернулся. Потом снова ушел. И снова вернулся. При этом Наташку он действительно любил. В моменты их спокойной жизни варил подруге супчики, покупал подарки и смотрел на Феечку, как Пигмалион на свою Галатею –  с нежным обожанием. И вот последний факт, по моему скромному мнению, оказался для Крокодиловны пулей в сердце.

В общем, прошло пять лет, а Жорик так и не разобрался со своими женщинами. Когда он переезжал к Наташке, у мамы случался сердечный приступ – непременно с вызовом скорой помощи, капельницами и настойчивыми звонками сыну из больницы. Другой бы человек уже скончался, а Крокодиловна, стоило Жорику вернуться домой, чудесным образом воскресала из мертвых. За последние два года эти приступы повторялись с завидной регулярностью, и вчера, когда в квартире подруги снова раздался звонок (как раз во время интима), у Феечки лопнуло терпение.

 «Я проиграла. Выпьем же, Машка!

– За что? За нас?

– Конечно! А еще за то, чтобы слово «сука», применялось исключительно к четвероногим самкам домашней собаки!»

Вот так мы вчера и просидели с Феякиной до трех ночи в обнимку с мартини, а сегодня пришла моя очередь тяжко вздыхать.

– Ну, чего там было-то, Машка? В «ГБГ-проекте»? Рассказывай! Не хочу о Жорике говорить!

Ну, я и рассказала.

– Ну, не взяли, подумаешь! Жизнь на этом не закончилась! Ты сама говорила, что шанс устроиться мал. Поищем что-нибудь! А чего расстроилась-то, Малина? Что-то на тебя не похоже.

– Ты не представляешь, кого я там сегодня встретила.

– И кого?

– Димку Гордеева.

Феечка как раз сунула в рот конфету и собралась культурно запить ее кофе, когда, услышав новость, чуть не подавилась, потому что пришлось все быстро глотать. В школе Гордеев ей очень нравился.

– Да ты что?! – раззявила Наташка рот. – Где?! Он же заграницу уехал!

– Значит, уже вернулся. Встретила прямо в кабинете технического, на собеседовании. Сидел важный как жук.

– И что?

– И ничего. Представляешь, он меня не узнал.

Феечка расхохоталась, а я насупилась.

– Хорош ржать, Наташка. Я серьезно.

– Ой, не могу! Тебя-то?! – все еще не могла поверить подруга. – Не может быть, Малина! Ему что, память отшибло? Или жизнью кантузило?

– Ничего ему не отшибло и все он прекрасно помнит. Но сказал, что видит первый раз.

И снова все-все рассказала. И даже про белоснежную манжету.

– Вот же га-а-ад! – проникнувшись, ахнула Наташка.

– Да козел однозначно!