Снег начался полчаса назад. До этого его не было минут пятнадцать, за которые солнце успело выйти из-за туч и сесть за горизонт, неохотно освещая красноватыми лучами белую землю. Потом в небесной канцелярии выключили лампочку, и оно потухло. И снова на рабочий стол компьютера – в подлунный мир – вышла автоматическая снежная заставка. Если забраться повыше или взлететь, всматриваясь в пелену метели, можно увидеть за домами бесконечные серые прерии, уходящие на восток. Иногда интересно думать, где они заканчиваются. На них можно глядеть бесконечно. Пепельный снег и пепельное небо, а посередине плотными рядами возвышается лес, петляющий тонкой лентой по белым просторам. Лес вдоль реки, высокие, немного искривлённые из-за открытого пространства и вечных ветров сосны. Здесь больше всего сосен, хотя иногда встречаются ель и канадская пихта – невысокое дерево с очень противной на вкус смолой. А у сосны смола вкусная, липнущая к языку. Сейчас в лесу совсем темно; снег там синий, особенно под деревьями; он плотным слоем лежит на громадных сосновых лапах и, соскальзывая, падает с глухим мягким хлопком, совсем не так, как здесь, на самой окраине города.

Всегда тянет в лес; когда смотришь на него, он манит своей темнотой, этими чёрными силуэтами деревьев и теплом даже в середине февраля – самого лютого здесь зимнего месяца. Лес почти смыкается кронами в узких местах разлива Ред-Ривер – Красной реки, текущей через весь город с запада на восток. Чуть дальше, за излучиной, в неё впадает Ассинибойн – бурный, вечно шумящий поток. Даже сейчас под слоем льда можно услышать бурчание и шипение глубоко запертой воды, в которой укрылась от холода рыба и медленно плавает, экономя тепло, или просто лежит в песчаных расселинах на дне, глядя подёрнутыми льдом выпуклыми бесцветными глазами сквозь холодные тёмные воды.

Красная река никогда не замерзает полностью, всегда оставляя полыньи под мостами или там, где к воде совсем близко подходят деревья. Снег падает на лёд, скрывая его тонкость и неровности, делая совершенным, девственно-белым, пока сумерки не перекрасят его поверхность на пару минут в чёрно-синий цвет, обрушившись вслед за метелью. А потом, часов в восемь, взойдёт луна и осветит почти неоновым светом деревья и лёд, очертит каждый листик, каждую корягу, щель и промоину чёрным углём. Пока лес и застывшая река укутаны в серые сумерки, тёмный пушистый снег продолжает валить с прежней скоростью.

Вдруг тишина зимней метели разрывается протяжным заунывным воем, доносящимся из леса с западной стороны – со стороны города. Волки гонят добычу. Гонят по глубокому снегу. Сейчас, сейчас…

На опушку леса выбегает олень. Молодой, сбросивший в конце осени первые рога, невысокий, серо-рыжий. Новые отростки торчат ещё не проклюнувшимися шишками, на голове слазят шелушащаяся кожа и роговой нарост. Олень устал и напуган, он бежит, слегка оглядываясь назад, бежит, проваливаясь тяжёлым телом в рыхлый, только что выпавший снег. Снег мешает, животное отощало за зиму, но не настолько, чтобы порхать как птица. На твёрдом насте олень чувствовал бы себя увереннее, но сейчас он устал и бежит низко нагнув голову, глядя себе под ноги; видно, как ходят его бока, а на рыжей шерсти выступает крупными каплями пот, отчего шерсть темнеет.

Выскочив к самой кромке льда, олень на пару секунд замирает. Он думает, что его уже не слышно, что только он улавливает мерную рысь гона. Волки совсем рядом, вой уже отовсюду. Зачем он остановился, тяжело раздувая точёные ноздри и с шумом выдыхая на мороз лёгкий пар?