– Вы долго с ним сидели?

– Я на часы не глядел. Согрелся и во двор по…ярил.

– Согрелся чем? – потребовал уточнить Рюхин.

– Тем же, чем и вы, – заявил Серега, смерив следователя кротким взглядом. – Выпили маленько. Много пить мне по моему е…му контракту не положено, не то выпрут на х… как миленького. Я пошел снег этот б…кий скрести, а Степаныч у меня остался. Прикорнул он на диванчике – устал. Человек он уважаемый, в летах, а квасит, как вол, день и ночь. Сморило его на х… А я пошел.

– Кого вы видели во дворе? – продолжал допытываться Рюхин.

– С утра?

– Нет, когда выпили с гражданином Алявдиным и отправились скрести снег.

– Тогда на дворе только Саня был, сын хозяйский. Он свои е…ые петарды пускал. Я ему специально и дорожку на газоне расчистил, чтоб близко к дому, б…, не подходил, окна чтоб на х… не вышиб. Приглядывал маленько за ним, чтоб руки ему не поотрывало на х… Он у нас…дак недоделанный. Ну, я еще и снег этот е…й скреб. Намело на х…!

– Он один был, Саня этот? – намекнул Рюхин.

– Сначала один, потом художник на х… вышел. Тошка, пацан этот. Вдвоем они петарды…ярили. Дом чуть не рухнул на х… Потом Саня на х… замерз, домой пошел, а пацан этот, Тошка, еще пару хлопушек за…ярил.

– Когда это было? Когда Саня ушел?

– Вечером, – невозмутимо ответил Серега.

Рюхин даже застонал от досады.

– Я на часы не глядел, – пояснил Серега, вздыхая. – Снег этот е…й все…ярил и…ярил, а я скреб. Потом наверху закричали. Долго кричали. Я скреб. Потом побежал в дом. За мной пацан этот, художник.

– Ты этим вечером в спальню к хозяевам не поднимался? Когда гости в столовой сидели? – строго спросил Рюхин.

– В смысле? Чего я у них в спальне на х… забыл? Гости же сегодня – кто б меня туда в валенках моих е…х пустил? Я как эти е…е валенки с утра нахреначил, так и не разувался на х… Снег, б…, весь день…ярит!

– Вот тебе и алиби, – поучающе заметил следователю майор Новиков. – Сынок-то хозяйский со двора ушел еще до криков! И неизвестно, где живописец Алявдин пребывал все это время. Вдруг не спал? Что он сам скажет?

Живописец Алявдин очень хорошо помнил, чем он занимался в нужное сыщикам время. Этот немолодой человек с помятым лицом, в странном, забрызганном радужными красками одеянии, ни минуты не раздумывал над ответами.

– Спал я, – уверенно сказал он. – У Сереги спал на топчанчике. Выпили чуток, и меня сморило. Умаялся я, как папа Карло. Аврал, чего хотите? Вынь им все завтра да положь. Но разве творческое сознание подчиняется приказу? Оно свободно! Даже когда я расписывал здание Дворца бывшего просвещения…

– Вы помните, в какое именно время заснули? – перебил его Рюхин.

– Ну и вопросы у вас, господин следователь! Где вы такого идиота видели, чтоб отключился и тут же на часы поглядел – вот, мол, храплю как раз вовремя. Не смотрел я на часы! Не смотрел! Да у меня их и нету уже лет пятнадцать. К чему? Я не кормящая мать, чтоб по часам жить. Я свободный художник! Когда я расписывал особняк начальника Нетской таможни Бударагина, который сейчас сидит…

– И сколько же вы проспали?

– Что я, считал про себя, что ли? – усмехнулся Георгий Степанович, наморщив длинный нос с пятном голубой краски на кончике. – Да и не спал я по-хорошему – так, подремывал. Заснешь тут, когда Колька за стеной молотком своим лупит. Надоел хуже горькой редьки! Тук да тук, да во дворе еще хозяйский сын-придурок что-то взрывает. Разве это условия для творчества? Вот когда я…

– Когда сверху послышались крики, взрывы во дворе еще продолжались?

– А черт их знает! Я же задремал. Как раз тут покойный Колыванов мне сниться начал. Пришел будто он в правление Союза художников с Колькиным молотком и давай там по чернильницам бить – тук-тук-тук. А чернильницы крепкие, непроливашки – не даются. Он снова тук-тук-тук, а я…