Посмотрели на мешки. Чтобы отстирать, река нужна, а не колодец. И пуд хозяйственного мыла. Или три.

– Эти мешки мы у вас не возьмем, – сказал ассистент.

– Ну, как хотите, была бы честь предложена, – ответил бригадир.

Электричество? Ну, откуда в поле электричество? У армии дизель был, но кто оставит студентам дизель, у студентов, поди, и дизелистов-то нет.

Нам предложили по солнцу вставать и по солнцу ложиться. Керосиновые лампы – ни-ни, пожар наделаете, эти палатки как порох, да и сами погорите. Ну, отдыхайте. Завтра получите вёдра, лопаты – и в бой. Комбайн? Картофелеуборочный? Вы и есть этот комбайн. Других не видели. Нет, трактор плугом подпашет, будет куда легче, чем просто лопатой.

И бригадир с ассистентом отошли в сторонку, пошептаться о своем, начальственном.

В общем, обстановка была партизанская или около того. Вода из колодца, сортиры, слава советской армии, почти чистые, а дамский, построенный на скорую руку, совсем чистый. Полевая кухня в рабочем состоянии, жаль, дров крот наплакал. Но можно сходить за валежником, лес в трёх верстах.

Правда, у партизан, как показывают в кино, была радиостанция, а у нас всей связи – телефон в правлении колхоза на центральной усадьбе, что в пяти верстах, но телефон этот не для студентов, а для нашего руководителя, ассистента Землицина. То есть ему звонить разрешат, остальным – нет.

Пошли расселяться, пока солнце не село. У многих были электрические фонарики, да вот хоть и у меня, но батареек новых в Кротовых двориках не найти.

– Девки водят хороводы, а я сижу в кресле на террасе собственной усадьбы, пью молоко и читаю Канта, – сказал сокурсник.

– Из дворян? – спросил я.

– До семнадцатого – барон Шифферс, теперь просто Яша Шифферс, Но в бою, труде и на отдыхе предпочитаю коротко – барон.

Я представился.

– Со школы?

– Со школы.

– Молодец, брат Чижик. Ничего, что я сразу на «ты»? Мы на одном потоке. Однокурсники. Ну, а на брудершафт ещё выпьем. Не здесь, так в городе.

– А можно и здесь, – вмешался третий, Николай Васин. – У меня с собой есть.

– Поди, самогон? – сказал барон.

– Домашний!

– И тебе его домашние вот так дали?

– Ну, не дали, – смутился Васин, – сам сообразил. Вдруг простуда какая, или травма? В войну исключительно самогоном лечились, дед фельдшер, рассказывал. Лекарств-то в деревне никаких.

– Вот на случай простуды и прибереги. Во-первых, за нами следят, и чуть что – отчислят. У них план – за колхоз двух человек с курса отчислить, это точно. Строгость – мать порядка. Во-вторых, мы ж теперь студенты, братство, передовая часть передового общества, нам на нарах пить не с руки. В-третьих, с нами дамы.

– Где?

– Везде. В данном случае, в сорока шагах к юго-западу. А у нас даже крымской шипучки нет.

– Какой шипучки?

– Советского шампанского, Абрау-Дюрсо.

– А ты что, французское только пьешь?

– Я, брат, никакого не пью. Нас у матери четверо, отец ещё в шестьдесят пятом умер. Каждую копейку считаем, и говорю не для красоты слова – каждую. Так что не до шампанского. Вот вернемся в город, устроюсь на «Скорую»…

– Кем устроишься? – спрашивал дотошный Васин.

– Водителем. Я в армии не груши околачивал, могу с закрытыми глазами что «газик» прооперировать, что «волгу». Разобрать, что нужно – поменять, и собрать снова, но уже лучше прежнего будет.

– А ну покажи ладони! – сказал Васин.

Барон показал.

– Годятся, – он поставил рядом свои. – Чувствуется брат-пролетарий, – и он посмотрел на меня.

– Я не рабочий, отнюдь. И не крестьянин. Хотел бы стать рабочим – пошёл бы на завод. Крестьянином – в совхоз какой-нибудь, их много, совхозов-то. А раз поступил в мединститут, значит, буду пролетарием умственного труда. Интеллигенцией то есть.