В тот первый вечер в баре Берни показался ей необыкновенным, экзотическим созданием. И дело было не только в его красоте: несоответствие между произношением выпускника частной школы и неряшливой одеждой лишь усиливало ощущение нереальности.

– Как вы повредили руку? – спросила Барбара.

– Меня подстрелил снайпер в парке Каса-де-Кампо. Рана быстро заживает, кость слегка задело. Я в отпуске по болезни, живу с друзьями в Карабанчеле.

– Это не тот пригород, который обстреливают националисты? Я слышала, там шли бои.

– Да, в самом дальнем от города районе. Но люди, которые там живут, не хотят уходить. – Он улыбнулся. – Они восхитительны, такие сильные. Я познакомился с одной семьей, когда приезжал сюда пять лет назад. Старший сын вступил в отряд милиции и служит в Каса-де-Кампо. Его мать каждый день носит туда горячую еду.

– Вы не хотите уехать домой?

Лицо Берни посуровело.

– Я останусь здесь до конца. Пока мы не похороним фашизм здесь, в Мадриде.

– Кажется, теперь поступает больше вооружения из России?

– Да. Мы отбросим Франко. А как насчет вас, что вы здесь делаете?

– Я работаю в Красном Кресте. Помогаю разыскивать пропавших людей, организую обмены. В основном детей.

– В госпитале, где я лежал, было кое-какое медицинское оборудование от Красного Креста. Бог знает как оно необходимо. – Берни пристально посмотрел на нее своими большими глазами-оливками. – Но вы ведь и фашистов снабжаете?

– Приходится. Мы должны соблюдать нейтралитет.

– Не забывайте, какая сторона восстала против законно избранного правительства.

– Куда вас ранило? – сменила тему Барбара.

– В руку, над локтем. Врачи говорят, скоро будет как новая. Тогда я вернусь на фронт.

– Немного выше, и пострадало бы плечо. Это может быть очень неприятно.

– Вы медик?

– Медсестра. Хотя давно не имела практики. Теперь я бюрократ. – Она усмехнулась, будто осуждая саму себя.

– Не говорите так, мир нужно организовывать.

– Никогда не слышала таких слов, – рассмеялась Барбара. – Не имеет значения то, что ваша работа важна, во всем мире бюрократия дурно пахнет.

– Давно вы в Красном Кресте?

– Четыре года. Я теперь редко езжу в Англию.

– Там семья?

– Да, но я не виделась с родными уже года два. У нас мало общего. А вы чем занимались… дома?

– Ну, до отъезда сюда я позировал скульпторам.

Барбара едва не пролила вино.

– Что?!

– Я позировал нескольким скульпторам в Лондоне. Не беспокойтесь, ничего непристойного. Просто работа.

Барбара силилась подобрать слова.

– Вам, наверное, было очень холодно, – заметила она.

– Да. По всему Лондону стоят статуи в мурашках.

Дверь с грохотом распахнулась, и в бар ввалилась большая компания милиционеров в рабочих комбинезонах, среди них были и девушки из женского батальона. Они столпились у бара, кричали и толкались. Берни посерьезнел:

– Новобранцы. Завтра поедут на фронт. Не хотите пойти в другое место? Можем заглянуть в кафе «Хихон». Вдруг застанем там Хемингуэя.

– Оно не рядом с телефонной станцией, которую обстреливают националисты?

– «Хихону» опасность не грозит, кафе немного в стороне.

Женщина из милиции не старше восемнадцати подошла и одной рукой обняла Берни:

– ¡Compadre! ¡Salud!

Она прижала его к себе крепче и что-то прокричала своим товарищам по-испански, те засмеялись и отозвались громкими возгласами. Барбара ничего не поняла, но Берни покраснел.

– Нам нужно идти, – извиняющимся тоном произнес он.

Женщина насупилась. Здоровой рукой Берни взял за руку Барбару и повел ее сквозь толпу.

Снаружи, на Пуэрта-дель-Соль, он не отпустил ее. Сердце Барбары забилось чаще. Осеннее солнце озаряло красноватым закатным светом плакаты с портретами Ленина и Сталина. По площади с дребезгом проезжали трамваи.