– Это папина купальня, – заметил Муми-тролль.

Туу-тикки серьёзно посмотрела на него:

– Отчасти ты прав, а отчасти нет. Летом она папина, а зимой – Туу-тиккина.

В горшке на железной печке закипело. Крышка приподнялась, ложка помешала суп. Вторая ложка добавила в него соли и плавно вернулась на подоконник.

К вечеру мороз усилился, в красно-зелёных окошках ярче заблестела луна.

– Расскажи мне про снег, – попросил Муми-тролль, присев на папин облезлый садовый стул. – Я что-то ничего про него не пойму.

– Я тоже, – сказала Туу-тикки. – Кажется, что он холодный, но если построить из него дом, внутри будет тепло. Кажется, что он белый, но может быть и красноватым, и синим. Он бывает и мягкий-премягкий, и твёрдый как камень. Ничего нельзя сказать наверняка.

Тарелка рыбного супа осторожно проплыла по воздуху и опустилась на стол перед Муми-троллем.

– Как твои бурозубки научились летать? – спросил Муми-тролль.

– Слушай, – сказала Туу-тикки. – Не стоит задавать столько вопросов. Некоторые любят хранить свои тайны при себе. Думай поменьше про бурозубок, и про снег тоже.

Муми-тролль принялся за суп.

Он ел и задумчиво смотрел на угловой шкафчик. Как приятно знать, что там висит его собственный старый халат, что посреди всего этого нового и тревожного есть что-то надёжное и домашнее! Он помнил, что халат синий, с оторванной петелькой и в кармане должны лежать очки от солнца.

Наконец он проговорил:

– Вон там мы держим халаты. Мамин – в самой глубине.

Туу-тикки протянула лапу и схватила плывущий по воздуху бутерброд.

– Спасибо, – сказала она бурозубкам и обратилась к Муми-троллю: – Этот шкаф ни в коем случае нельзя открывать. Пообещай, что не будешь.

– Не буду я ничего обещать, – мрачно проговорил Муми-тролль, глядя в тарелку.

Он вдруг почувствовал, что больше всего на свете ему хочется открыть дверцу и убедиться, что халат там, в шкафу. Огонь пылал так, что в печной трубе загудело. В купальне было тепло, из-под стола по-прежнему одиноко пела флейта.

Невидимые лапы унесли тарелки. Свеча догорела, превратилась в стеариновую лужицу, в которой плавал фитиль, и теперь свет исходил только от красного глаза печки и от бликов красно-зелёных окошек на полу.

– Я пойду спать домой, – сердито сказал Муми-тролль.

– Хорошо, – сказала Туу-тикки. – Луна ещё не зашла, так что дорогу найдёшь.

Дверь сама собой открылась, и Муми-тролль шагнул в снега.

– И всё-таки, – сказал он на прощание, – чтоб вы знали, в шкафу висит мой синий купальный халат. Спасибо за суп.

Дверь закрылась, и вокруг снова остались только лунный свет и тишина. Муми-тролль покосился на лёд, и ему показалось, что он видит, как по берегу ползёт огромная неуклюжая Морра.

Морра поджидала за валунами на берегу. И когда Муми-тролль шёл через лес, тень Морры упрямо кралась за деревьями. Морры, которая садится на свечки, от которой блёкнут все цвета.

Наконец Муми-тролль добрался до своего спящего дома. Он медленно вскарабкался на большой сугроб с северной стороны и влез в чердачное окошко – оно так и стояло приоткрытым.

В доме было тепло, пахло муми-троллями, и когда Муми-тролль сделал шаг, люстра знакомо зазвенела. Он стянул свой матрас на пол и подтащил к маминой кровати. Мама тихонько вздохнула во сне и что-то пробормотала. Потом она засмеялась про себя и придвинулась поближе к стене.

«Я больше не принадлежу этому миру, – подумал Муми-тролль. – И тому тоже. Я не знаю, где сон и где явь».

И он моментально заснул, и летняя сирень распахнула над ним свою дружескую зелёную тень.

Недовольная малышка Мю лежала в проеденном спальнике. К вечеру поднялся холодный ветер, он задувал прямо в грот. Мокрая коробка прорвалась в трёх местах, утеплитель из спальника летал туда-сюда.